Как я узнаю́ впоследствии, в это самое время генерал Бийо подписывает ордер на мой арест, и когда я возвращаюсь в свою квартиру, меня там ждет извещение о том, что на следующий день я буду взят под стражу.

За мной приходят перед рассветом. Я уже оделся в гражданское платье, собрал чемодан. Пожилой полковник в сопровождении рядового стучит в дверь и показывает мне ордер на арест, подписанный генералом Бийо: «Расследование установило, что полковник Пикар совершил серьезные нарушения профессионального долга. Он серьезнейшим образом нарушал армейскую дисциплину. По этим причинам я решил поместить его под арест в крепость Мон-Валерьян до дальнейших указаний».

– Извините, что так рано, – говорит полковник, – но мы подумали, что таким образом сможем не попасться на глаза этим ужасным газетчикам. Позвольте ваш служебный револьвер?

Домоуправ, мсье Реньо, который живет на той же улице через несколько зданий, появляется, чтобы узнать, что происходит. Я с моим эскортом сталкиваюсь с ним на лестнице. Впоследствии он сообщает «Фигаро» мои прощальные слова: «Вы видите, что со мной происходит. Но я спокоен. Вы прочтете в газетах выдумки про меня. Продолжайте верить, что я честный человек».

На улице стоит большой армейский экипаж с впряженными в него двумя белыми лошадьми. Ночью был сильный мороз. Все еще темно. Красная лампа на стройке слабо отражается в замерзших лужах. Рядовой берет мой чемодан и садится рядом с возницей, а полковник вежливо открывает дверь и пропускает меня первого в экипаж. На улице нет никого, кроме Реньо. Мы поворачиваем на улицу Коперника и направляемся к площади Виктора Гюго. Я вижу нескольких ранних пташек, они стоят в очереди за газетами на углу перекрестка и еще дальше, у киоска на площади Этуаль. Мы проезжаем мимо, и я вижу написанный аршинными буквами заголовок «Я обвиняю!..».

– Если приговоренному позволительно последнее желание, – обращаюсь я к полковнику, – то, как вы думаете, можем мы остановиться, чтобы купить газету?

– Газету? – Полковник смотрит на меня так, словно я сошел с ума. – Что ж, почему бы и нет, если вам это необходимо.

Он кричит вознице, чтобы тот остановился. Я выхожу из экипажа и возвращаюсь к киоску. Рядовой идет за мной на почтительном расстоянии. Впереди над Булонским лесом начинает светлеть небо, на фоне которого видны голые кроны деревьев. Все стоят в очереди за газетой Клемансо «Орор», а заголовок по всему верху гласит:

Я встаю в очередь, покупаю экземпляр и медленно возвращаюсь к экипажу. В свете уличного фонаря можно читать. Статья занимает всю первую страницу, тысячи полемических слов обращены к президенту Фору: «Зная Вашу честность, убежден, что Вам не известна правда…»

Я просматриваю статью со все возрастающим удивлением.

Я стою посреди тротуара.

– Полковник, нам пора, если вы не возражаете, – произносит солдат у меня за спиной.

– Да, конечно. Я сейчас закончу.

Быстро дочитываю до конца.

Я складываю газету и залезаю в экипаж.

– Что-нибудь интересное? – спрашивает пожилой полковник. Не дожидаясь моего ответа, он добавляет: – Я ничего интересного и не ждал. Теперь ничего такого нет. – Он стучит по крыше экипажа. – Поехали!

Мон-Валерьян – громадная, квадратной формы крепость на западной окраине города, часть оборонительного кольца вокруг Парижа. Меня проводят по винтовой лестнице на третий этаж офицерского крыла. Я единственный заключенный. Зимой здесь ни днем ни ночью не слышно ничего, кроме завывания ветра в бойницах. Моя дверь постоянно закрыта, внизу лестницы стоит часовой. У меня есть маленькая комната, спальня, туалет. Сквозь зарешеченные окна открывается вид через Сену и Булонский лес на Эйфелеву башню в семи километрах на востоке.

Если мои враги в Генеральном штабе полагают, что для меня это трудное испытание, то они ошибаются. У меня есть кровать, стул, ручка и бумага, много книг – Гете, Гейне, Ибсен. Пруст любезно присылает мне свои «Утехи и дни», моя сестра – новый французско-русский словарь. Что еще нужно человеку? Я в заключении, и я свободен. Гнетущее бремя секретности, которое я нес все эти месяцы, упало с моих плеч.