— Послушайте, мэм, может быть, лучше подождать возвращения Огаста? — Виски облегчит боль, а тогда мы сможем спокойно доставить в город ее и ребенка по реке.

Алисия посмотрела на него как на сумасшедшего.

— Огаст перед возвращением собирался запастись в городе припасами и удостовериться, что с мальчиками все в порядке. На это может уйти несколько дней. Руку же надо вправить как можно быстрее. Вы можете это сделать?

Бекки отреагировала на это яростным воплем, но никто не посчитал нужным обратить на нее внимания.

— Нет, мэм, я точно не смогу, но у этого старого фургона нет рессор, так что езда будет очень тряской. Потом, вы останетесь здесь одна, без других женщин. А это нехорошо.

— Глупости. Я в любом случае собиралась в Сент-Луис. Я не могу отпустить Бекки одну. Кто присмотрит за ее ребенком?

Бекки обеспокоенно прислушивалась к спору. Она была в шоке и пока почти не ощущала боли. Услышав о намерении Алисии, она горячо запротестовала:

— Вы не поедете в этом фургоне! Если эта тряска вызовет роды, что вы будете делать — рожать в колее? Я пришлю за вами Огаста. Со мной все будет в порядке.

Принесли бутылку виски, и Бекки хлебнула обжигающий напиток. Фургон застелили одеялами, впрягли лошадей. Алисия томилась в нерешительности. Она отметила появившийся на щеках Бекки румянец, но была обеспокоена ее плотно сжатыми губами. Она больше никак не могла унять боль, но, отпуская Бекки одну, чувствовала себя предательницей. Решение пришло само собой.

После того как мужчины уложили на одеяла Бекки и ребенка и обложили их мешками с зерном, чтобы их не болтало в дороге, старший объявил, что для Алисии места не осталось. Она могла возразить, но не стала. Боль в спине напомнила ей, что у нее есть и другие обязанности и что Бекки уже не маленькая девочка. Прежде всего нужно подумать о собственном ребенке.

Обед пропал. Оставленное без присмотра мясо сгорело, испечь хлеб не было времени. Тем не менее мужчины съели все без остатка и вернули жестяную посуду практически чистой.

Алисия порадовалась их непритязательности и поплелась наверх в свою спальню, мечтая об отдыхе. В оставшуюся часть дня мужчины вполне могли обойтись без нее. Половина команды ушла с Огастом, а немногие оставшиеся мужчины будут заняты рутинной работой. Спохватившись, Алисия вернулась вниз и зажгла лампу у основания лестницы. В эти дни рано темнело.

Добравшись наконец до спальни, Алисия легла в постель, но долго не могла выбрать удобное положение и ворочалась до тех пор, пока комната не погрузилась в темноту. Постепенно усталость одержала верх, и она заснула.

Проснулась она от жуткой боли. Едва сдерживая крик, Алисия ощутила влагу на внутренней части бедер. Она прикусила язык и изо всех сил стиснула одеяло, пытаясь превозмочь пронзавшую ее боль. На лбу выступила испарина, Алисия даже подумала, что сейчас умрет. Когда скрутившая живот боль немного утихла, она была слишком измучена, чтобы предпринять что-либо еще, и просто лежала, пытаясь отдышаться, пока через несколько минут ее не скрутил очередной приступ боли.

Алисию охватила злость, когда она поняла, что с ней происходит. Она опять теряла плод! Она не позволит, чтобы это случилось. Она не должна поддаваться, она будет умолять Господа, чтобы он не допустил потери и этого ребенка. Только это она и могла. Трэвис никогда не вернется, если она потеряет его ребенка. Пожалуйста, Господи, нет!

Охваченная паническим страхом, Алисия корчилась от разрывавшей ее внутренности боли. Она не могла контролировать ее, не могла остановить невыносимую тяжесть, давившую на ее живот, выталкивавшую ее дитя. Чтобы не прикусить язык, Алисия зажала во рту угол стеганого одеяла. Трэвис! Где сейчас Трэвис, который так нужен ей? Он должен прийти, должен спасти своего ребенка.

Ее тело содрогнулось от накатившей боли, и по щекам покатились слезы.

Трэвис вел изнуренную лошадь в поводу через последнюю горную гряду, отделявшую его от фермы. Время приближалось к полуночи. Ему уже давно следовало сделать привал, но он был слишком близко от дома, чтобы останавливаться. Он не питал иллюзий насчет того, что Алисия ждет его там, и мог только надеяться, что она находится в Сент-Луисе, но ему нужно было позаботиться о себе.

Когда Трэвис ступил на безлюдный двор фермы, ему захотелось завыть от тоски. Никто не охранял загон для скота. У дома работников не маячил тлеющий кончик сигары. Не горел свет в домике Огаста. Все уехали. Дом, который в потаенном уголке сознания он считал своей пристанью, больше не существовал.

Трэвис с трудом заставил себя пройти еще несколько шагов к воротам, откуда был виден дом. Если он войдет туда, его шаги отдадутся эхом в пустоте. Это будет хуже, чем тогда, когда перед свадьбой он несколько недель в одиночестве подготавливал его к приходу невесты. Тогда у него была надежда. Теперь надежды не было, она вся превратилась в пепел, привкус которого он ощущал во рту.

Проходя под парящими орлами, Трэвис заметил мерцающий в глубине дома огонек, и у него екнуло сердце. Лампа! Значит, там кто-то есть. Не смея надеяться на чудо, не отваживаясь ни о чем думать, он привязал к столбу лошадь и побежал к крыльцу.

Дверь не была закрыта и легко поддалась под нажимом его руки. Трэвису это не понравилось, но лампа возле лестницы манила теплым светом, и он вошел. Ему хотелось только осмотреться, выждать и по возможности получить ответ, прежде чем повернуться и снова уйти, но лампа влекла его вперед.

Трэвис взял лампу в руки, и ее свет отразился в коричневато-красной полировке стоящего в холле книжного шкафа. Подивившись обилию книг, которых не было раньше, Трэвис направил лампу в сторону гостиной. Высветились обитые богатой парчой элегантные диван и стулья, а на полу лежал красивый пушистый ковер. Неужели он забрел в чужой дом?

Опасаясь, что это действительно так, Трэвис направился не к лестнице, а к гостиной. Ему бы только обнаружить что-нибудь, что говорило бы о присутствии Алисии, что свидетельствовало бы о том, что она здесь…

Приглушенный стон заставил его забыть об осторожности. Звук доносился откуда-то сверху. В два прыжка Трэвис оказался на лестнице и понесся вверх по ступенькам, а лампа разбрасывала по стенам причудливые тени.

Он нашел ее в спальне, вид пропитанных кровью простыней отбросил его в другое место и в другое время. Он зарычал от злости, обнаружив ее совсем одну, поставил лампу на стол и наклонился к ней.

Алисия почувствовала его присутствие и ухватилась за его руки, впилась пальцами в его кожу, как только снова накатила боль. Ее волосы слиплись от пота, и Трэвис убрал взмокшие пряди с ее лица. Боль отступила, и он начал снимать с нее намокшую, испачканную кровью ночную рубашку.

Он делал это не в первый раз, но в тот, первый раз вышедший с кровью ребенок был не его. У Трэвиса тряслись руки, когда он ухитрился снять рубашку и бросить ее в угол возле давно остывшего камина. В комнате было холодно, но по спине Трэвиса струился пот.