Замороженным взором Олег Святославич смотрел на крест в алом поле, плывущий над сечей. Его дружина откатывалась назад, дрогнув от сумасшедшего новгородского натиска.

– Господи, помилуй, – в ужасе прошептал князь, не в силах оторвать взгляд от креста на стяге.

…В келье суздальского монастыря молился книжник. Тело давно одеревенело от усталости, затекшие колени не чувствовали пола.

– Господи, воззри всемилостивым оком на землю нашу, чтобы вся Русь восславила Христа с Отцом и Святым Духом, и мрак идольский отошел от нас наконец, и тьма бесослужения погибла, и слово евангельское нашу землю осияло. Чтобы князья благоверные пасли свою землю правдой, мужеством, благим смыслом и милостью, и разум сиял бы в их сердцах, и возвеселились бы и возрадовались все племена, населяющие Русь. Сотвори князей русских сопричастниками Твоей чести и славы, не рушащими уставов отеческих и дедовых, но утверждающими, не умаляющими сокровищ благоверия, но более их умножающими, да не иссушатся их сердца зноем неверия! Соблюди нас, Господи, от всякой рати и вражеского пленения, от голода, скорби и напасти. Пусть земля наша на Тебя надеется, Тобой укрепляется, побеждает во всех битвах, ниспровергает врагов и подчиняет их… Господи, не дай Руси по грехам нашим сгинуть во тьме веков…

Нестор умолк. Ему помстилось, будто слышны удары мечей и треск щитов, стоны людей и гул земли. Перед глазами вдруг встали черные клубы дыма и рыжие языки пламени, в которых горел город. В бойницах стен еще оставались воины, целившие из луков и мечами, топорами опрокидывавшие с лестниц врагов. Но в разбитые ворота града уже вливалась река свирепой, неслыханной рати, сметавшей все на своем пути. Нестор видел разоренный град, множество мертвых на улицах, сожженные церкви.

Дым и пепел. Пустая земля. И некому даже оплакать гибель Руси…

Содрогнувшись от ужаса, монах без чувств рухнул на пол.

…Сломленные полки Олега бежали с поля боя. Одним из первых мчал коня к лесу князь, глотая ледяной ветер с горьким привкусом поражения. Лес проглотил обезумевшую от страха дружину, схоронил под заснеженными ветвями, замел следы. Пройдя сквозь него, разъяренная собственным бегством рать оставила на елани посреди глухой чащи мертвеца. На вытоптанном вокруг костра снегу запрокинулся на спину волхв, проткнутый чьим-то мечом. С верха срубленного в рост человека ствола на мертвое тело угрюмо взирали глаза резанного идола.

ЧАСТЬ III. СВОЯ ОТЧИНА

Год 6605 от Сотворения мира,

от Рождества Христова 1097-й.

1

Лодью князь заметил сразу, как только поднялся на башню-вежу и вдохнул всей грудью сырой ветер Днепра. Знака на парусе или узора разглядеть еще не мог, но видел, что на лодье спешат – гребцы вдогонку ветру взбивали веслами воду. Кто бы мог быть? – подумал князь, однако лодья его не заинтересовала. По Днепру всегда кто-нибудь плывет туда и сюда, по делу и без дела. Такая уж эта река, порожней никогда не течет – не только всю Русь кормит, но и гостей соседних стран баюкает на своих водах.

С короткого гульбища на верху вежи весь любечский княж двор как на ладони – обширные хоромы и сторожевые башни, амбары со всяческим обильем, домовая церковь, в которой так хорошо молиться в одиночестве. Этот двор Мономах строил почти что своими руками. Более года он не принадлежал никому, с тех пор как Олег потерял черниговское княжение. Владимир Всеволодич готов был и впредь не считать эту крепость своей, отдать в чужие руки. Но не прежде, чем принудит всех князей Руси к согласию, своею волею приведет к единому решению и свяжет крепким узлом.

А до тех пор быть борьбе, вроде той, что не раз он подсматривал на ловах в степях за Белавежей: сойдутся тур с туром, низко опустят широкие лбы и упрутся друг в дружку рогами – кто кого сдвинет со своего пути. Только упираться князю нужно не в один упрямый лоб, а сразу в несколько.

Он едва не расхохотался красноречивой картине, возникшей на летних открытых сенях, опоясывавших второй ярус терема. Киевский Святополк нежданно повстречал на пути двоюродного племянника, теребовльского князя Василька Ростиславича, появившегося из-за угла с двумя своими мужами. Застывши со спрятанными за спину руками, великий князь несколько мгновений бычил лоб, затем вдруг развернулся и быстро зашагал в обратную сторону. Василько, посмотрев ему вслед, также круто повернул своих бояр назад.

Мономаху пришло на ум грустное сравненье: он будто приглядывает с этой вежи за несмышлеными отрочатами, как старший брат или отец утирает им разбитые в играх носы и выговаривает за злые проказы. Князья русской земли и впрямь заигрались в отроческие игры и не замечают, что их мечи давно не деревянные, а раны пачкают одежду совсем не клюквенным соком.

И сколько же сил вынули они из него, пока уговаривал их собраться вместе для разрешения всех споров и неотложных дел! Сколько златых слов расточил… а прозвания Златоуста все же не заслужил, ибо большая часть тех слов пропала втуне, легла в грязь гордыни и самолюбия и плода не даст. Один Господь знает, как Ему удалось подвигнуть княжье племя Руси съехаться в Любече.

Лодья тем временем успела подплыть к городу, однако у посадских пристаней не встала. Шла далее, к холму, на котором, словно страж, возвышался княж двор. Мономах теперь ясно видел знак на парусе – двузубец его отца. Владимир Всеволодич нахмурился. В Любеч пожаловал кто-то из женской половины семейства – мачеха или сестры. Что понадобилось на княжьем съезде бабам?

Не двигаясь с места, он следил, как зачаливает у берега лодья, как на сходни порывисто ступает фигура в чернеческой рясе и широком клобуке. Кмети сопровождают ее к опущенному через ров мосту. Пройдя сквозь мостовую башню, она преодолевает крутой подъем по брусчатке к воротам. Сторожевые отроки кричат из воротной башни Мономаху, которого давно заметили на веже:

– Янка-игуменья из Киева приплыла, князь! Встречай, что ли.

Владимир Всеволодич спускается во двор и, минуя молодечные, идет навстречу гостье.

– Здравствуй, сестра! – приветствует он ее, ожидая худых вестей. Иначе для чего торопилась?

– Спаси Христос, брат!

Янка берет его руки и глубоко, с тревогой заглядывает в глаза. Молодость княжьей дочери давно отцвела и осыпалась, а вместо красоты девичьего лица проявились отблески вечерней зари, не имеющей возраста и роняющей в душу каплю благодатной вечности.

– Что случилось, сестра? Ты взволнована. Здоровы ли мачеха и сестры?

Князь повел Янку к веже, а через проход в ней – к княжьему терему.

– Прости, брат. По моей несдержанности ты мог подумать Бог знает что. Не тревожься, все в здравии и благополучии. Но я беспокоюсь о тебе.

Монахиня сильнее вцепилась ему в руку.

– Не стоит, Янка. – Владимир привлек ее и поцеловал в чело. – Ныне я как никогда уверен в себе и в том, что делаю. Если дело только в твоем беспокойстве, тебе не нужно было покидать Киев.