Спешить сейчас тоже не стоило. Следовало воспользоваться выгодным положением и внимательно понаблюдать за окрестностями, а потом выдвигаться к станции метро, где вот-вот должен был состояться общий сбор команды. Главное, не радоваться слишком рано тому, что ушел от погони и остался жив…

Радоваться действительно было рано.

Впрочем, Мефодий уже позабыл, что это значит – радоваться. Эмоции будто потеряли для него вкус – как сладкий, так и горький – и отныне не ощущались исполнителем, как не ощущает онемевшая рука уколы иглы. Поэтому, завидев тех, кто ожидал его возле выхода из лифта, Мефодий не испытал абсолютно ничего: ни страха, ни удивления, ни даже ненависти. Тупая машина для убийства, что убивает чисто механически и не чувствует злости, поскольку на чувства не способна.

Промерзлый, продуваемый всеми ветрами просторный холл должен был быть пустым, но таковым он не был. В том углу, где находилась пожарная лестница, замерли в ожидании трое. Или, точнее сказать, двое – третий замер явно не в ожидании, так как лежал на полу лицом вниз. Лужа крови под ним успела расползтись порядочная – это говорило о том, что компания ждет здесь уже какое-то время.

Ждет господина Ятаганова, кого же еще.

«От судьбы не уйдешь», – мог бы сказать Мефодию Арес, обладай он хотя бы толикой земного красноречия. Однако он ограничился лишь утробным рычанием.

Его неизменная подруга Артемида лексикон имела побогаче.

– Вот и второй! – прошипела она с победным злорадством. – Ты был прав: он не мог издохнуть так просто, раз уж даже от Сагадея сбежал!

«Это с какой такой стати второй?» – хотел было возмутиться Мефодий, недовольный присвоенным ему порядковым номером, но ответ пришел сам собой.

Первым небожители полагали человека, лежавшего в луже крови на полу. Являлось ли для него справедливым звание «первый» или нет – это его, похоже, уже не беспокоило, но в лапы юпитерианцам он попал действительно первым.

Первым из троих, что сумели ускользнуть от Артемиды и Ареса тогда, в Ницце…

Мигель был еще жив, но жить ему предстояло недолго – ровно столько, сколько надо было юпитерианцам, чтобы вволю отыгрались за прошлое унижение. Услыхав, что речь зашла о Мефодии, мастер с трудом оторвал голову от пола и уставился перед собой. Уставился не своими карими глазами, некогда сражавшими наповал красавиц при дворе испанского монарха Филиппа, а пустыми кровавыми глазницами.

Мигелю досталось очень крепко. Вырванные острыми ногтями Артемиды глаза были не единственной его утратой. Лицо Мигеля оказалось исполосовано вдоль и поперек глубокими, до кости, порезами. Правая рука, вывернутая под неестественным углом, была почти оторвана – из зияющей раны в плече выглядывали полушарие суставного хряща и обрывки сухожилий. Ноги мастера, похоже, также не функционировали. Когда он приподнялся на локте целой руки, они даже не пошевелились, словно были не ногами, а привязанными к телу бревнами. Волосы на голове Мигеля были вырваны клочьями, одежда изодрана; по всей видимости, его тащили сюда волоком. Истекающий кровью, изувеченный Мигель балансировал на грани жизни и смерти, и это зыбкое состояние было для мастера мучительнее всего.

Мефодий невольно отметил, что желает своему лучшему другу и наставнику смерти. Смерти по возможности скорейшей, ибо спасти Мигеля было столь же нереально, как спастись самому.

– Эй, выскочка, проклятый акселерат, тебя уже взяли или пока нет? – с лютой усмешкой стоящего на пороге смерти спросил Мигель. Разобрать, что он говорит, можно было с большим трудом, потому что его оторванные губы едва держались на полосках кожи.

– Нет, старик, я еще на ногах и вполне могу кое с кем кое за кого поквитаться! – с такой же усмешкой отозвался Мефодий, обнажая слэйеры. – И я чертовски зол!..

– Жаль, не вижу! – хохотнул Мигель, выплевывая кровь. – Должно быть, ты очень убедителен, раз эти двое уродов так тебя боятся!

Причин, по которым акселерата еще не раскатали по полу и не свернули в рулет, было две. Первая – Артемида и Арес явно не желали даровать ему мгновенную смерть. И вторая – разить мощными гравиударами внутри закрытого помещения было чревато последствиями, поскольку это был не толстостенный подвал, а высотный этаж. Ломать вокруг себя несущие конструкции юпитерианцам следовало только в том случае, если они, подобно Сагадею, разочаровались в политике своего Повелителя и вознамерились наложить на себя руки. Пока что Артемида и Арес на недовольных жизнью не походили.

– Ты это всерьез? – презрительно фыркнула Артемида, глядя на выпущенные, словно когти, клинки исполнителя. – Не поможет! Твой друг выстоял передо мной ровно столько, сколько я затрачиваю на вдох и выдох!

– Мой друг очень галантен с дамами и потому не дрался в полную силу, – вступился за наставника Мефодий. – Мне же все равно, кого из вас порезать на ломтики первым – тебя или твоего безмозглого напарника. Если желаете, займусь обоими сразу!

Бравада Мефодия вызвала у небожителей прогнозируемую реакцию – ни капли испуга и потоки злорадного веселья, выраженного фыркающим смехом у Артемиды и кабаньим повизгиванием у Ареса.

– Покажи им, амиго! – собравшись с силами, выкрикнул Мигель. – Порадуй старика Мигеля в последний раз! Все у тебя получится, только держи их на одной линии и не позволяй заходить с флангов. Ничего сложного, они такие же двуногие, как и мы! Покажи, чему я тебя учил!..

Ножка Артемиды, которую даже можно было назвать красивой, съездила по изувеченному лицу мастера так, что он откатился к окну, размазывая по полу кровавую лужу. Эта жестокая бесцеремонность врага по отношению к умирающему товарищу и послужила акселерату сигналом к действию.

Сатиры, Артемида, Арес – какая разница, от чьей руки предстоит пасть? Мефодий уже умирал при столкновении с Титаном, умирал в Нью-Йорке, умирал от изнеможения в подземельях Гренландии, умирал в Ницце, умирал в аквариуме у Сагадея, умирал вчера… Умрет и сегодня, поскольку ничего страшного в этом для многократно умершего нет. Произойдет только констатация давно свершившегося факта – дескать, вот ты, потенциальный покойник, наконец-то и отпрыгал. А сожалеть о напрасно прожитой жизни Мефодию не приходилось – редко кому довелось совершить такую головокружительную карьеру от полного ничтожества до человека, стоявшего одесную от приближенного самого Творца.

Вот и сейчас, словно для полноты жизненной картины, противники Мефодию достались как на подбор: тупой свирепый ублюдок, которого древние землекопы почитали за бога войны, и не менее злобная богиня Луны, такая же холодная, как ее неодушевленный символ. И Артемида, и Арес были крайне опасны даже поодиночке, действуя совместно, они увеличивали свою опасность многократно. Биться с ними было все равно что сражаться с шестью смотрителями – занятие бесперспективное. Поэтому инстинкт самосохранения рекомендовал Мефодию удариться в бегство. Шансов скрыться от юпитерианцев имелось в два раза больше.

То есть не полшанса из ста, а целый один.

Юпитерианцы приняли брошенный им вызов с ленивым неудовольствием, словно парочка львов, что собралась было сожрать пойманного зайца, но вдруг обнаружила, что тот не поджал от страха уши, а принялся отчаянно брыкаться. Львов это раздражало: глупый заяц отказывался считать себя жертвой, а претендовал на статус равного львам противника. Поэтому зайца следовало съесть немедленно, пока он не разодрал львиные морды своими острыми когтями.