был мастером, мог отварить или обжарить на сковороде колбасу или приготовить замороженные овощи. Впрочем, в то время не было готовых блюд, поэтому, когда она уезжала, он питался бутербродами и супами из пакетиков или ходил обедать в паб в Плотичне, где ел сомнительный бигос или котлеты.

А тут — вы только посмотрите! Суп из раков Bisque d’ecrevisses. («Раков не было, и я взял лангусты»), а потом фаршированная грудинка из телятины, пюре из картофеля и салат. На десерт — мороженое с горячим черничным соусом.

Она ничего не сказала, лишь смотрела, как мелькает в его руке нож, нарезая морковь и лук, мелькает так быстро, как нож в овощерезке. В кастрюле кипела вода, пахло измельченным чесноком. Креветки приземлились в кипящую воду, Миколай растирал масло с желтками, измельчал петрушку, растирал в ступке скорлупу креветок в муку. Большинство ее латунных и медных кухонных приспособлений, которые многие годы только украшали кухню, вдруг оказались на столе и нашли себе применение. Он даже не посмотрел на миксер, а взбивал яйца в пену древним венчиком, печень рубил снятым со стены изогнутым тесаком.

И рассказывал об истории и о прелестях современной цивилизации. И о мясе.

— Это моя метода поднять настроение. Меня радуют такие мелочи: например, у нас всегда есть свежее мясо. А вы знаете, что такая ситуация сложилась совсем недавно? Каких-нибудь пару десятков лет назад. На протяжении сотен лет люди, если и ели мясо, то свежим оно было всего несколько дней. Потом приобретало плохой запах или заветривалось. Отсюда появилась привычка добавлять приправы. «Перец и шафран всему на кухне пан». Потому что мясо вечно становилось с душком. Без приправ невозможно было его съесть. А сейчас — пожалуйста. Я добавляю приправы, чтобы усилить аромат блюда, а не чтобы нивелировать вонь. Порой полезно ценить такие вещи, как холодильник или хотя бы ванна.

Ирена сделала глоток вина. Тяжелое, сладковатое, с пряно-вишневым запахом. Херес амонтильядо. Кухня была полна запахов, света и жизни. Стучал нож, шипел в сотейнике жир. Ей хотелось, чтобы так было всегда. Каждый день.

— И хочется вам мучиться? — спросила она с едва скрываемым кокетством.

— Я готовлю для вас. Как мне могло бы не хотеться? Ужин с красивой женщиной — это единственный и самый лучший повод. В этом смысл готовки. Это честь. Сам я только наполняю желудок. Я бы сам съел прямо из банки.

Хороший ответ.

Понятно, что к ужину ты переоделась. Грудь поднята в высоком лифчике, капля «Опиума», растертая на шее под ухом, шпильки, блеск лайкры, обтягивающей бедро в разрезе юбки. Пламя стреляет в камине, блеск свечей, профильтрованный сквозь рубиновую жидкость в бокале.

И мужчина, сидящий напротив. Высокий, с коротко постриженной седеющей бородой и длинными волосами, собранными в хвостик. Не надел галстук. Оригинал, не делает ничего, что могло бы показаться очевидным и банальным. Воротник белой рубашки стянут ремешком, который придерживает серебряная брошь. Миколай смотрит на тебя с едва скрываемым восхищением, его глаза блестят в пламени свечей. Улыбается. Сонно, словно в раздумье. Он видел многое. Хорошо понимает, что сейчас происходит. Что-то говорит, шутит. Знает, что ему нельзя быть сейчас ни задумчивым, ни скучным.

Сидит напротив тебя с поднятым бокалом, улыбается и ловит твою улыбку. Иногда его взгляд едва скользит в твое декольте, туда, где грудь и блеск золота на тоненькой, как ниточка, цепочке. Чужой мужчина.

Не я.

А меня уже нет.

И давно должно было случиться то, что происходит сегодня.

Он видит то, что вижу я. Что, когда ты его слушаешь, у тебя расширяются зрачки и на лице появляется таинственная улыбка, что ты всем телом подаешься вперед, что поправляешь волосы, облизываешь губы. Ваши пальцы встречаются, когда вы одновременно протягиваете руки к бутылке. Ты становишься серьезной, но на лице блуждает таинственная улыбка. В твоих глазах удивительный блеск, немного игривый, немного несмелый. Я помню его.

И тоскую.

Две бутылки вина — это не так много, особенно если ужин сытный. Но абсолютно достаточно, чтобы стать поводом.

Вы танцуете. Под блюз со старых виниловых пластинок. Ты всегда любила танцевать.

В первый раз ваши губы встречаются под мелодию «St. James Infirmary». Прекрасная мелодия. Я тоже лежал на холодном столе, мертвый и белый, как снег. Но больница называлась Воеводская клиника в Новом Тарге. Такое название для блюза не подходит. Не госпиталь святого Якова.

Наверное, если бы вы были помоложе, вы бы сделали это на ковре перед камином или даже на столе, сбросив на пол серебро и фарфор. Но в определенном возрасте нет ничего лучше старой двуспальной кровати.

Когда-то это была наша кровать. А потом на долгие годы твоя. Одинокая, с одной пустой и холодной половиной. А сейчас она вдруг перестала быть обычной мебелью в спальне.

Со стороны это напоминает борьбу. Полумрак комнаты маскирует недостатки ваших тел. Не видно веснушек, поблеклостей, складок на коже, не виден возраст, только два человека. Потому ты не разрешила ему зажечь верхний свет. Ты хотела чувствовать себя увереннее. Не вспоминать, что грудь, освободившись от лифчика, тотчас обвисла, что ягодицы свисают без лайкры колготок.

А ему это совсем не мешало, но он уважил твое желание. Остался гореть только ночник, и в его тусклом свете просто были видны люди, которые целуются, ласкают друг друга, переплетаются, словно все еще танцуют. Немного неловко — вы еще не читаете друг друга, еще не знаете, чего хочет другой, не понимаете, что он сделает в следующее мгновение. Поэтому это немного напоминает борьбу. Но все изменится. Это лишь вопрос времени.

Моя любимая.

И какой-то тип. Таков порядок вещей. Все циклично.

Ты переплетаешь ноги на его спине. У тебя красивые стопы — узкие и чувственные. Они совсем не изменились.

Слышен твой стон. Ритмичное и ясное: «Ох! Ох! Ох!», вторящее ударам изголовья кровати о стену. Это не твоя обычная реакция. Просто ты давно хотела так сделать.

Хотя бы еще раз в жизни.

— У

тебя много шрамов.

Ирена лежала, опираясь подбородком о его грудь.

— Я старый. Набралось.

Она бесстыдно рассмеялась и нырнула куда-то вниз под одеяло.

— Никаких тому доказательств.

Он поцеловал ее.

— Это все ты, твои чары.

Ступеньки скрипели.

— Противный звук. Словно кто-то ходит, — произнес Миколай и свернул себе сигарету. — В первые ночи я по нескольку раз выглядывал в коридор.

— И что? Видел кого-нибудь? Этот дом старый. Дерево все время дышит, нагревается, остывает, потому все трещит. Всегда так было.

— И двери всегда открывались и закрывались? Картины падали?