говорила по-мингрельски, но колыбельную пела только одну. Она знала заговоры против многих болезней и молитвы, берущие за душу. Из-за нее Мака долго верила в бога, и от нее научилась толкованию снов. Она помнила, что бабушка увязывала сны с луной и звездами. Этой премудрости Мака не постигла, но теперь она знает, как сбываются сны, если уж они сбываются.

Может быть, Мака спешила вовсе не к Мери, а к бабушке? Мери она просто придумала, — ведь бабушки не было в живых, а на мертвых надежда плоха. Бабушка похоронила мужа и четырех детей и так оплакивала мертвых, что когда во время войны в село приходила похоронная и в растерзанный двор погибшего, с головы до ног в черном, входила она с скорбным, страшным лицом и сухими глазами — замолкали все, даже родня погибшего…

Наверное, Мака стосковалась по ее колыбельной… Вдруг для бабушки еще раз раскрылось бы небо и Мака вернула бы себе то, что было у нее когда-то, только то, что было, — большего ей не надо!..

Почему Мака никогда не пела своему Гоче грустную мингрельскую песню?

«Я хотя бы раз привезу сюда Гочу, уложу в гамак и спою колыбельную, чтобы он запомнил ее. Там я не смогу ее спеть… Ее нужно петь здесь, в этом дворе, под этой грушей, и тогда она на всю жизнь останется с ним…»

Почему она не пела Гоче, когда он был маленький? Не потому ли, что была счастлива тогда и ей просто не вспомнилась грустная мингрельская колыбельная… Бабушка пела ее своему меньшому, когда умирал старший, и снова меньшому, когда умирал старший, и, наконец, выжившему поскребышу, а потом, когда его призвали в армию и забрали на фронт, когда было голодно, хотелось есть и маленький внук надрывался в плаче без материнского молока, она снова пела грустную колыбельную. Может быть, она пела ее для себя, а Мака не помнила ее, потому что была счастлива. Может быть, она и бабушку вспоминала не часто, когда была счастлива?..

В конце двора показалась Ольга. Она гнала перед собой маленькое стадо индюшат.

— Мама! — Мака не встала с места.

Мать, как при бабушке, каждую весну сажала индейку на яйца, каждую весну было у нее с дюжину индюшат, но к осени обычно не насчитывалось и трех.

— Доченька! — вскрикнула она, увидев Маку. Подошла к пей, обняла. — Ну, что у вас? Как вы там живете?

— Ничего.

— Как наш Гоча? Как наш маленький?

— Хорошо.

— Гено не смог приехать?

— Не смог.

— Занят все, небось?

— Да, занят.

— Надо было мальчишку привезти. Давно я его не видела.

— Да вот не привезла.

— Ну, мы тоже ничего… Дома нет, что ли, никого? Ты только пришла? Я уж давно из дому — индюшонок потерялся. Ну и черт с ним! Что я могу сделать — и так с ног сбилась.

«Бабушка нашла бы, — подумала Мака, — хоть мертвого, хоть в лисьей норе, — но нашла бы…»

— Мери! — крикнула Ольга и, понизив голос, объяснила. — Они где-нибудь здесь, поблизости… Мери!

— Что случилось, мама?

— Вот! В огороде они, куда им еще идти.

«Знает, что и отец с нею. Я не на Мери надеялась, я приехала к бабушке. Мери никому не может помочь. Она может согрешить с Бичико, а потом устроиться и тихо-мирно жить под крылышком моего отца и Марго. Сейчас мне кажется, что она всегда вызывала во мне только жалость».

— Пойдем туда, к огороду. Отец будет рад.

— Нет, — Мака покачала головой и обернулась, услышав возглас Мери:

— Мака приехала!

«Как она обрадовалась! Видно, Бичико все не унимается, и она надеется на меня». Она холодно поцеловала невестку и, взяв ее под руку, повела к дому.

— Отец отстал, Мака… мы с ним помидоры окучивали… — оглядываясь назад, проговорила Мери.

— Да. Как он сейчас?

— Вон он, идет.

— Мака, дочка! — Симон, борясь с волнением, подошел к дочери и прижался к ее плечу.

«Отцу нужна моя любовь, а мне и его жаль. Я уже никого не могу любить! Иначе почему все вокруг кажутся мне жалкими?»

Мака прошла в комнату и легла на кровать, заложив руки за голову. Мери принесла ей свой новый просторный халат.

— Не переоденешься?

— Нет, не хочу.

Живот у Мери стал очень заметен.

«Наверное, раньше она затягивалась. Грешные матери еще в утробе мучают своих детей…» — подумала Мака.

Мери присела возле нее, как в ночь в гостях у Хибрадзе, и опять, ласкаясь, дотронулась до ее руки.

Мака пожалела, что заложила руки под голову и из-за этого не может отстраниться незаметно.

— Ты устала, — печалилась Мери. — Мне так хочется посидеть с тобой, но, может быть, тебе надо отдохнуть?

— Нет.

— Как хорошо, что ты приехала…

— А ты как? — Мака высвободила руку и приложила к животу Мери. Мери обеими руками прижала ее. — Как себя чувствуешь?

— Не знаю…

— Боишься?

Мери кивнула.

«А я не боялась. Наверное, потому, что Гено любил меня. Тогда Гено работал в школе, свободного времени было больше, и он ни на шаг не отходил от меня».

— Большой у меня живот? — спросила Мери и покраснела. — Мне так стыдно перед отцом, что готова сквозь землю провалиться.

«Тебе-то чего стыдиться? — подумала Мака. — Даже если б мой брат не женился на тебе…»

— Говорят, девочку рожу.

— Девочку?

— Да, мама тоже так находит: когда, говорит, Маку носила, живот был намного больше, чем когда Бичико.

«Лучше бы мне совсем не родиться», — опять слезы подступили Маке к глазам, но она сумела сдержаться.

— Ты, наверное, знаешь какие-нибудь приметы.

— У меня был сын.

— Я хочу, чтобы у меня была дочка.

«Я хотела мальчика, потому что Гено так хотел».

— Разве не все равно?

— Нет, я хочу дочку.

«Почему она так настойчиво говорит мне это? — Мака заглянула в глаза Мери. — Может быть, она ненавидит мужа?»

— Почему? Ведь брат хочет мальчика?

— Нет…

«Мери не может ненавидеть, я просто не в своем уме, мне все мерещится». Она не хотела больше продолжать этот разговор, но Мери чего-то ждала от нее, и Мака еще раз почти без интонации спросила:

— Почему?

— Хочу назвать ее Макой, — прошептала Мери.

— А-а, — сказала она и смолкла и, ощущая под ладонью сгусток тепла, с грустной радостью подумала: «В этом дворе опять будет бегать Мака…»

Вот уже сколько дней ничто не радовало ее. И все-таки она сказала:

— Назови лучше именем нашей бабушки…

Мери опять была близка и дорога ей, и она ждала от нее помощи и спасения.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«Он,