факты. Альфред и Флорин Селигман недавно вернулись из Калифорнии, путешествуя с Жорнетом, и вскоре должны были отправиться в Европу, опять же в сопровождении М. Жорнета. Очевидно, что сложилась «ситуация», которая требовала от семьи самого деликатного обращения.

В последующие дни после пожара Флорин продолжала рассказывать историю об удивительной летающей ночной рубашке, вела гостей в спальню Жорне, чтобы те посмотрели, где это произошло, не обращая внимания, видимо, на внешний вид вещи. Брови поднимались все выше и выше. Наконец, эта история достигла ушей старшего брата Альфреда Исаака и их сестры Фрэнсис, и было принято решение о необходимости конфиденциальной беседы с Альфредом.

«Конечно, Альфред, — сказали старшие Селигманы, — мы все очень любим Флорин, и мы знаем, что в этом нет ничего плохого. Но нам кажется, что вы были несколько... неосмотрительны».

Реакция Альфреда была настолько шокирующей, что остальные убедились в его искренности, когда он воскликнул: «Я не понимаю, о чем вы говорите!»

Исаак был более конкретен. «Вы недавно вернулись из Калифорнии, где путешествовали с Жорнетом. Теперь у него есть комната в вашей квартире. В следующую субботу вы вместе едете в Европу. Люди начинают говорить».

«Вы же не имеете в виду...» — задыхался Альфред.

«Конечно, нет», — сказал Исаак. «Но разговоры идут, и ты должен принять это во внимание. Это неудобно для всех нас».

«Но, Айк, — сказал Альфред, — ты не совсем понимаешь. Я так же предан Жорнету, как и Флорин».

«Конечно, — сказал Айк немного жестко, — и он мне тоже очень нравится. Но люди сплетничают больше, чем вы думаете».

Затем Исаак предложил решение. Альфред должен был пойти домой, не упоминая об их разговоре, и сказать Флорин, что из-за «напряженной деловой обстановки» он не сможет отправиться в Европу на субботнем пароходе. Жорнет уедет один. Разговор будет прекращен. С явной неохотой Альфред согласился.

Когда он обратился к Флорине с предложением изменить планы, Флорина заволновалась. Она рассчитывала на эту поездку. Она устала от Нью-Йорка и должна была попасть в Европу. Это было ее любимое судно. Она не поверила в сфабрикованную историю о «прессе бизнеса». У Альфреда не было никакого «бизнеса». Айзек управлял инвестиционным домом. Чем больше она протестовала, тем больше воодушевлялась.

Наконец, Альфред сказал: «Нравится тебе это или нет, но я решил, что в субботу мы не поплывем».

«Будем!» — закричала она. «По крайней мере, я!» Она разрыдалась и закричала: «Вы можете это знать! Жорнет — мой любовник!»

Пораженный, Альфред Селигман вышел из отеля «Мюррей Хилл». Он отправился жить к своей матери, которая в то время жила в одном доме с его сестрой Фрэнсис, и на несколько месяцев погрузился в страшную депрессию. Он часами сидел в кресле, отказываясь говорить и выходить из дома, смотрел в пространство, не видя никого. Временами на его глаза наворачивались слезы.

Тем временем семья Селигманов заняла разные стороны. Фрэнсис, хотя и любила Альфреда, обвиняла брата в распущенности и слепоте. Тетя Флорин, которая была замужем за одним из сыновей Джеймса Селигмана, также настаивала на том, что во всем виноват Альфред. Эдвин Селигман, чтобы спасти доброе имя семьи, возглавил стойкую группу селигманов, которые обвинили Флорин.

Глубокий разрыв между ветвями семьи Джеймса и Джозефа, начавшийся из-за религии и настояния Джеймса на том, чтобы на могиле Джозефа говорил раввин, и продолжавшийся из-за «семейного скелета» любовницы Джеймса, расширялся и углублялся по мере того, как задумывался самый страшный из возможных вариантов — развод Селигманов. «Можно представить, что это случится с такими людьми, как Гуги, — с отчаянием писала Генриетта Хеллман Селигман, — но не с нами!»

Когда адвокаты Селигманов начали готовить свои аргументы, судьба вмешалась в процесс. Флорин стало плохо, ее срочно доставили в больницу, где ей была сделана срочная операция, после чего у нее началось заражение крови. Умирая, она позвала к себе Альфреда. В слезах она рассказала ему, что роман с Жорне был не более чем «наваждением». По ее словам, это было так же, как мечта его кузины Анжелины о ее любовной связи с аптекарем Балчем. Она умоляла Альфреда простить ее, но на самом деле прощать было нечего. Она клялась, что Альфред был единственным мужчиной, которого она любила, и что она составила завещание, оставив ему все, что у нее было (это было правдой, и Альфред, в свою очередь, пожертвовал все, что она ему оставила, на благотворительность). Она умерла у него на руках.

Альфред продолжал жить, рисовать, лепить, играть на виолончели, работать в благотворительных организациях, занимающихся проблемами детей, и больше не женился. Через несколько лет он погиб в автомобильной катастрофе.

Флорин был похоронен в мавзолее Селигмана на Салемских полях. Несмотря на то, что вход туда был запрещен, М. Жорнету удавалось посещать мавзолей во время каждой своей поездки в Америку вплоть до самой смерти. Он всегда оставлял небольшой букет цветов у подножия мраморного антаблемента, носящего ее имя.

История Флорин имела красивый живописный, почти опереточный финал. А вот год спустя, когда сын Альберта Селигмана, Джесси II, застрелил свою «неверную» жену, а затем покончил с собой, все оказалось не так радужно[42].

Несмотря на то, что это было убийство внутри семьи и «внутри толпы», Селигманам, похоже, было трудно сохранить свое «социальное отличие».

36. ВЕЛИКАЯ БИТВА ЗА ДОМ 1109 ПО ПЯТОЙ АВЕНЮ

В 1904 году Якоб Шифф находился на пике своей карьеры. Летом того года он встретился в Лондоне с бароном Корэкиё Такахаси, финансовым комиссаром японского правительства и президентом Йокогамского спекулятивного банка. Суть встречи заключалась в том, что Японии необходимо было собрать не менее пяти миллионов фунтов стерлингов — в те времена, когда британский фунт стоил около шести долларов США, — для финансирования войны с Россией. Британия была политическим и торговым союзником Японии, но сейчас лондонские банкиры испытывали трудности с финансированием войны, а в Нью-Йорке шансы Японии на победу в войне считались ничтожными. В течение нескольких дней Шифф и Такахаси обсуждали проблемы Японии. Встреча закончилась тем, что Шифф согласился заняться займом. Как писала Фрида, «не столько интерес моего отца к Японии, сколько его ненависть к императорской России и ее антисемитской политике побудили его пойти на такой большой финансовый риск».

Шифф был возмущен царскими погромами и сделал ряд публичных заявлений, в которых назвал российское правительство «врагом человечества» и призвал к вооруженной революции против царя. Такахаси цитирует слова Шиффа: «Система правления... способная на такие жестокости и