В это время Макарцев, озабоченный омолаживанием кадров «Трудовой правды», подыскивал себе ответственного секретаря взамен старика Овсеева, старого правдиста, которого с почетом проводили на пенсию. Макарцев понимал, что, не найди он сам нейтрального человека, ему пришлют из ЦК и тот станет усердно выполнять не его, Макарцева, волю, а тех, кто его посадил. Полищук, рекомендованный через знакомых, сразу понравился, – Макарцеву вообще сразу нравились или не нравились люди.

В новом деле мастер спорта по стоклеточным шашкам скоро почувствовал себя как рыба в воде. Весь прошлый организаторский опыт пригодился. Газетный механизм увлек Льва. Опасная система верить людям, так до конца Полищуком не изжитая, обеспечивала ему хорошие отношения со всеми сослуживцами. Единственное, что для него было хуже горькой редьки, – это частые поездки наверх. К счастью, Макарцев любил это делать сам, а когда не мог, облегчал его участь, посылая своих замов. К этому времени карьерные соображения Льва Викторовича еще раз полиняли. Он будто ощутил макушкой свой потолок.

Ягубов очень удивился, когда услышал, что Полищук ездит на работу в метро с пересадкой на троллейбус, в то время как ему положена персональная машина, и обедает в закрытой столовой ЦК ВЛКСМ, куда его пускают по привычке, а не в столовой Большого дома. Замечание Полищук выслушал без возражений, признал правоту Ягубова, но ничего не изменилось. Когда Макарцев отдал распоряжение печатать гневные отклики трудящихся на Солженицына, Полищук, сказавшись больным, просил заменить его на посту дежурного редактора и уехал. Номер подписал Игорь Иванович сам.

В кабинете у Полищука иногда собирались два-три человека поговорить. И он, печально улыбаясь, высказывал мысль, что улицы в Москве переименовывают по фамилиям отечественных и зарубежных вождей, им ставят памятники, и город становится похожим на кладбище коммунистов всего мира.

– Однажды, когды мы были в Швеции, – рассказывал он близким друзьям, – мэр Стокгольма бросился нас обнимать. «Я очень уважаю советских журналистов. Они такие умные! Наши журналисты – примитив по сравнению с вами. Ведь при той цензуре, которая у вас в стране, вы еще ухитряетесь что-то писать!»

Лев оставался в рамках, стараясь не делать гадостей. Чтобы идти наперекор, надо быть героем, а он – обыкновенный человек. Он будет делать дело, стараясь не участвовать в подлостях и добровольно не подливать масла в огонь. Впрочем, и на мелкой честности он мог нажить большие неприятности.

Когда Сироткина в связи с отсутствием Ягубова принесла Полищуку очередную пачку почты, тот просмотрел ее и некоторые слишком злые письма, а также открытые письма в защиту политических заключенных вынул из стопы, порвал и бросил в корзину.

– Ты ничего не видела!

Больше они на эту тему не говорили. В редакции у Полищука в друзьях числилась Раиса Качкарева, редактор отдела литературы и искусства. Поговаривали всякое. Энергии у Раисы имелось хоть отбавляй. Рая заходила за сигаретой, оставалась, подолгу трепалась за жизнь, давала советы (как правило, умные) с кем и как себя вести, где быть левее, а где воздержаться, чтобы не погореть. Она понимала Полищука, как никто. Жена Полищука знала об этой дружбе и, стараясь не показать виду, ревновала.

Бывшие коллеги по комсомолу пристроились в разных организациях. Как-то начальник Полищука в ЦК ВЛКСМ, работавший теперь в органах, узнав, что Лев Викторович стал журналистом, поговорил о жизни, а после предложил:

– Слушай, не перейти ли тебе к нам? На два года – в спецшколу: языки, специальность. И поедешь от своей «Трудовой правды» или от другой газеты в загранку. Пошлем с семьей, не волнуйся. Будешь числиться корреспондентом и собирать информацию, которая нам нужна. В современных условиях делать это несложно.

– Заманчиво! – ответил Лев, но на другой день отказался: Райка отговорила.

– Ну и дурень! – сказал Макарцев, когда ответсекретарь поведал ему эту историю, хотя сам органы недолюбливал.

Однажды Полищук не на шутку обидел редактора, и будь тот чуть глупее, не простил бы. Отдел информации подобрал подходящего парня и хотел взять. Газета хромала без хороших репортеров, нужны были оперативные материалы в каждый номер, и парень охотно бегал и быстро писал, а Макарцев упирался, ссылаясь на то, что парень беспартийный.

– Примем его в партию, – уговаривал Полищук.

– Проще взять партийного, – возражал Макарцев. – К тому же мы не детский сад, нам нужны люди из других газет, с опытом.

– Но ведь по деловым качествам он подходит!

– Да пойми ты, Лева: я за кадровую политику в целом отвечаю, а ты отрываешь одни деловые качества!

– Не знал я, что вы против пятого пункта! – выходя, процедил Полищук.

– Постой! – крикнул Макарцев. – Если так, нет уж, постой! Посмотри что у нас в редакции делается! И сравни с другими… Анонимки, что у нас слишком много евреев, на меня идут, а не на тебя! Знаешь что? Поезжай в ЦК и там скажи, что я антисемит. Громко скажи. Они меня меньше попрекать будут!

– Там не скажу, – возразил секретарь. – На том уровне этого, возможно, и недостаточно. А тут…

– Видали либерала? – засмеялся вдруг Макарцев. – Никак не пойму, чему тебя в комсомоле учили? Ладно! Где заявление? Оформим!

Больше они к этой теме не возвращались, но холодок оставался. Макарцев не злился. Просто неприятно, когда тебя обвиняют в том, чего в действительности нет.

Ивлев не раздеваясь направился в кабинет ответсекретаря. У него с Полищуком была служебная дружба. Вне редакции они не встречались, но тут, чувствуя общность в оценке ряда проблем, проникались друг к другу все большим доверием, сближались и углублялись в такие дебаты, которые еще недавно были невозможны.

– Ну что там с Какабадзе? – Лев накрыл ладонью кипу гранок на столе, чтобы не разлетелись от сквозняка.

Вячеслав в пальто рухнул в кресло и кратко изложил ситуацию и предложение Утерина.

– Игоря Ивановича жалко, – проговорил Полищук. – Но плевать себе в морду мы тоже не нанимались. Речь идет даже не о Какабадзе – о газете. Я за то, чтобы выступить. Иначе мы становимся такими же уголовниками, как эти из МВД. Чего молчишь, Сергеич?

– Предположим, воздержимся от статьи и их обоих выпустят. Из-за макарцевского щенка Сашка Какабадзе должен ходить оплеванным всю жизнь?

– Считай, договорились. Строчи.

– А кто поставит на полосу? Уж не Ягубов ли?

– Ягубову сегодня не повезло. Утром в редакцию приехал – вахтер требует удостоверение. Степан Трофимыч: «Я, папаша, Ягубов». Тот ему: «А мне все равно, Ягубов ты или нет, – давай удостоверение». Замредактора наш полез в карман и протягивает. Вахтер посмотрел: «Пропустить не могу – просрочено». – «Да ты понимаешь, кому говоришь?!» – «А мне и понимать не надо. Есть приказ Кашина – с непродленными удостоверениями не пускать». Ягубов потребовал удостоверение назад, ну, дернул, наверно. Вахтер психанул, разорвал документ пополам и вернул. Степан Трофимыч оттолкнул вахтера и, говорят, специальный прием применил, чуть шею тому не сломал, а сам пошел к лифту. Вахтер с пола вскочил, догнал его и схватил за воротник. Да так рванул, что воротник от пальто в руках остался.