побуждений, но подходили к каждому делу, попадавшему в луч их зрения, только со стороны частных, а не государственных побуждений. Распутин заботился лишь о сохранении и укреплении собственного положения; Вырубова, верившая в божественное призвание явленного «старца», ставила себе целью охранение его жизни и влияния для счастья и благополучия обожаемой ею царской семьи, а императрица, отождествлявшая благоденствие России с идеей самодержавия, заботилась более всего об укреплении власти своего мужа, долженствовавшей впоследствии перейти к ее сыну.

Для достижения этих целей все три члена названного рокового триумвирата сошлись в довольно элементарном средстве, заключавшемся в том, чтобы на все сколько-нибудь ответственные посты в государстве ставить своих людей.

Можно представить себе, кто именно взбирался наверх под лозунгом «своего человека»…

Одною из типичных фигур, служивших для связи упомянутого триумвирата с «миром», являлся известный авантюрист того времени князь Андронников, называвший себя почему-то адъютантом Господа Бога. По-видимому, этим он хотел подчеркнуть свою якобы независимость от «сильных мира сего».

Маленький, шарообразный сырой человечек, на семенящих, коротеньких ножках, с вечным портфелем под мышкой, в котором, говорили сведущие люди, лежали только старые газеты. Такова была внешность этой знаменитости. Его можно было встретить в приемных всех министров и других высокопоставленных лиц требующим внеочередного доклада о себе, хотя сам он занимал очень скромное место чиновника особых поручений то в том, то в другом министерстве. И хотя в глубине души Андронникова глубоко презирали, но самые глухие двери обычно перед ним раскрывались.

При невидимом его содействии свергались не подходящие к обстановке лица и проводились к власти новые люди. Лично у меня в служебном кабинете Андронников был только один раз, чтобы предупредить о предстоящем удалении от должности начальника Генерального штаба генерала Мышлаевского[143], мирно лечившегося в это время в Виши. Зачем я был посвящен в эту тайну, мне так и осталось неизвестным.

Будучи человеком без средств, он, по рассказам, жил, однако, ни в чем себе не отказывая. Восходившим светилам он подносил дорогие иконы, а их женам — цветы и конфеты. Занимал хорошую квартиру, служившую местом для нечаянных якобы встреч, особенно с Распутиным и другими нужными людьми.

По Петербургу ходил рассказ, что в его кабинете висело два телефонных аппарата, из коих один без соединения с сетью. Ведя в непринужденных тонах мнимые беседы с «власть имущими» по этому недействовавшему на самом деле аппарату, он успешно мистифицировал тех, кто искал у него помощи по разным делам. Вызвать по этому аппарату и продемонстрировать душевную беседу с любым министром было для него делом одной минуты.

Но в делах он нередко достигал и положительных результатов. Бюрократические сферы его опасались, и, пользуясь этим, он успевал проводить свои по большей части довольно темные делишки. Отказы были редки, ибо за ними наступало жестокое мщение из-за угла. Прекращение посещений Андронникова было почти всегда довольно верным признаком скорого падения того лица, которого стал обходить этот юркий человечек.

Несколько строк я уделю, еще третьему безответственному лицу — капитану 2 ранга в отставке Боткину. Этот господин стал прочно на ноги лишь к концу 1916 г. и потому не успел развернуться в заметную величину. Но задатки у него были большие.

Упомянуть о нем меня заставляет опасение, как бы личность эта, не приобретшая широкой известности, не затерялась и не исчезла вовсе из воспоминаний современников о тяжелом прошлом.

Впервые я увидел его в Ставке в 1914 г. Очень скромно одетый, в статском костюме, с тихой поступью и заискивающим видом, он всегда неожиданно появлялся у нас за завтраком или обедом и потом столь же незаметно исчезал. В пользу его мне говорила лишь фамилия, которую он носил и которая напоминала о его знаменитом родственнике, кажется, даже отце, известном профессоре С. П. Боткине[144]. Я лично относился к молодому Боткину с большим предубеждением, но его принимали и с ним вели отдельные беседы как Верховный главнокомандующий, так и начальник штаба… Так как лицо это владело где-то в Финляндии дачей, то у меня сложилось мнение, не знаю, правильное или нет, что он являлся негласным осведомителем о финляндских и шведских настроениях.

Прошло два года. В конце 1916 г. я в роли начальника штаба Северного флота снова встретился с тем же Боткиным. Он приехал в Псков к генералу Рузскому, тогдашнему главнокомандующему войсками этого фронта, с именным высочайшим повелением легализировать его положение путем особого приказа по войскам фронта в какой-то особой роли защитника и покровителя русских интересов в Финляндии, где, однако, существовали и действовали все законные военные и гражданские власти. Хорошо помню, что ему присваивалась особая форма одежды и какая-то печать.

Положение генерала Рузского было очень трудным. С одной стороны, именное высочайшее повеление, с другой — полная нелепость создавшегося положения.

Молодой Боткин оказался на этот раз очень настойчивым и покинул Псков лишь тогда, когда получил на руки один экземпляр приказа с перепечаткой высочайшего повеления Верховного главнокомандующего. Другой экземпляр такого же приказа был отправлен для сведения старшему войсковому начальству в Финляндии.

Проявилась ли еще в чем-либо деятельность упомянутого лица — неизвестно, но факт получения от государя, минуя начальника его штаба, столь странного, чтобы не сказать больше, документа заслуживает того, чтобы быть отмеченным. Этим фактом хорошо рисуется то влияние, которое могли проявлять в данный период времени безответственные лица, минуя всех и вся…

ВСЮДУ «ИЗМЕНА»

Распростившись со Ставкой, я приехал в Петроград, чтобы провести предоставленный мне короткий отпуск в своей семье.

По долгу службы и в силу моих личных отношений я посетил среди других лиц военного министра генерала А. А. Поливанова и М. А. Беляева[145], исполнявшего обязанности начальника Генерального штаба в военном министерстве.

Поливанова я знал очень давно: еще по совместной службе в Главном штабе в период японской войны. Несмотря на некоторую неискренность его характера, я высоко ценил этого человека: его ум, способность организовать и вести работу. Мне казалось поэтому, что назначение его на должность военного министра в период войны, когда от занимающего этот пост лица требуется развитие исключительно административно-хозяйственной деятельности, являлось вполне соответственным. В войсках генерал Поливанов давно уже не служил, и поэтому вопросы современного обучения, воспитания и быта войск ему были знакомы мало.

Поливанов встретил меня очень деловито: он долго и внимательно расспрашивал о положении армии, ее нуждах и вероятных перспективах ближайшего будущего. Он поинтересовался также моим мнением о предполагавшемся назначении бывшего главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Жилинского на пост нашего военного представителя при французской армии. Я ответил, что так как наступление в Восточную