обнаружу идущим или стоящим лицом к противнику, — предатель, заслуживающий самых жестоких репрессий.

Шпиономания не щадила никого, и самые нелепые и гнусные обвинения возводились на людей с безупречными именами. Особенно доставалось военачальникам и деятелям разных ступеней, имевшим немецкие фамилии; их называли «внутренними немцами», и положение их иногда становилось настолько невыносимым, что они должны были себе искать защиты в просьбах об изменении выдававших их происхождение имен и фамилий.

Покровителем этих «внутренних» или, правильнее, русских немцев при Дворе считали министра Двора графа Фредерикса. Но едва ли это правильно. Граф Фредерикс более всего покровительствовал своим прежним однополчанам — офицерам лейб-гвардии конного полка, которые и занимали в подведомственном ему учреждении разного рода посты. Что же касается русских немцев, то, насколько мне известно, их служба Родине была в массе всегда лояльной и вполне безупречной. Так как необоснованные обвинения вносили в армию и население большую смуту, то понадобился даже особый приказ великого князя Верховного главнокомандующего Николая Николаевича, требовавший прекращения этого вредного явления.

К сожалению, и Государственная дума, к мнению которой общество в этот период времени очень чутко прислушивалось, поддалась общему настроению. Она не только не стала бороться с этой опасной заразой, но и потакала ей включением слова «измена» в ответственные речи своих членов и даже в общие резолюции. «Роковое слово «измена», — говорилось в одной из таких резолюций, — ходит из уст в уста».

И слово «измена» стало действительно ходить из уст в уста, смело заглянув также в царские хоромы…

В чем величайший вред от прикосновения к имени императрицы этого зловещего слова «измена»: личной — по отношению к мужу, императору, и государственной — в отношении к России?

А в том, что слух этот, докатившись до царя, по уродливости, бездоказательности и своей злостности должен был повлиять на него в смысле укрепления в нем полного доверия к императрице, после чего никакие разумные предостережения против ее вредного влияния не могли более на него действовать.

Государь сам, своим внутренним «я» стал вводить известные коррективы в непрестанные советы своей жены. Им отметалось лишь то немногое, что противоречило его собственной психологии и пониманию вещей; напротив, все то, что подтверждало его мысли, принималось как доказанное вдвойне; четкими буквами отпечатывалось оно в его памяти и ярко отражалось в его действиях. Отсюда его, человека несильного, упорство в борьбе с общественными течениями.

Он стал верить только ее советам и себе. Она — та единственная, которая приобрела и сохранила до конца власть над ним, последним монархом прежней России.

Все попытки посторонних лиц предупредить об опасности усвоенного им пути и о возможности катастрофы разбивались о его каменное спокойствие.

— Таковы ваши сведения? Вы так полагаете? — устало говорил он, давая этим понять о желательности прекращения дальнейших разговоров.

ЗЛОЙ ГЕНИЙ ЦАРСКОЙ РОССИИ РАСПУТИН

Григорий Распутин! С какой ненавистью и озлоблением произносит это роковое имя каждый русский человек!

Кто он? Откуда явился, каков его внутренний и внешний облик? И в чем таилась сила его влияния?

На эти вопросы частично мною уже дан ответ. Испытывая к Распутину чувство крайней брезгливости, я лично не знал и никогда не имел желания видеть этого человека. Приходится поэтому говорить с чужих слов.

Однако образ Распутина, явившегося в качестве последней крупной капли, переполнившей чашу унижений России, до такой степени выстрадан всеми его современниками, что каждому из нас, хотя лично его и не знавших, есть что сказать о нем и о его влиянии на ход событий, предшествовавших падению великой монархии.

В качестве автора настоящих очерков воспользуюсь этим обстоятельством и я.

Простой крестьянин села Покровского Тобольской губернии. Подучившийся письму и чтению только в Петербурге, имея свыше тридцати лет от роду. Оставшийся тем не менее глубоко безграмотным до конца своих дней. Его записки царице и министрам — нечто граничащее с позором для лиц, их получавших и принимавших к сведению и исполнению. Религиозный начетчик, в доме которого уже на родине собирались люди для каких-то таинственных «бдений». Недоказанный последователь секты «хлыстов». Пьяница и развратник, окутавший свои развратные инстинкты флером божественного происхождения.

— Не сумлевайся, — говорил он понравившейся ему даме, — не сумлевайся! Все чувствия от Бога! Без греха ведь нет и покаяния, столь угодного Вседержителю…

Фотографии, которые мне пришлось видеть, изображают его высоким, довольно стройным мужиком лет 40–45, с темной бородой клином, длинными, спутанными волосами на голове и узкими неприятными глазами, от которых хочется уйти поскорее. На других фотографиях он изображен с опущенной головой, скрывающей выражение его глаз, и в этом виде он производит уже менее отталкивающее впечатление. Обычный туалет его — национальный костюм русского крестьянина, но рубаха на нем всегда шелковая — очередной подарок какой-либо из довольно многочисленных его поклонниц.

Григорий Распутин, он же Григорий Новый. Так подписывался он под своими телеграммами к царской чете.

Откуда это прозвище?

Рассказывают, что словом «Новый» назвал Распутина цесаревич Алексей. Привыкнув видеть лишь окружающих его лиц, и притом в форменном платье, он удивился появлению во дворце человека неизвестного и в не виданном им костюме.

— Новый! Новый пришел! — закричал он, желая предупредить своих родителей о прибытии во дворец Распутина.

Отсюда и пошло — Григорий Новый.

Настоящую фамилию «Распутин» его родственники объясняли происхождением от слова «распутие», близ которого якобы стоял дом его отца в далекой Сибири на реке Турин. Но ближе к натуре носившего эту фамилию было производить ее от слова «распутство». Несомненно, что это маловыгодное созвучие и вынудило Распутина присвоить себе дополнительную кличку — Григорий Новый.

Околдованная же им императрица дала ему более почетное звание — «наш первый Друг».

Ее дочери о нем писали не иначе как тремя большими буквами: «ОНЪ».

Распутин любил пображничать, и в час разгула все границы перед ним падали. Его поклонники и поклонницы приглашали его к себе наперебой; кормили, поили до отвала и всячески старались ему угождать. Наиболее экзальтированные доходили до кликушества: целовали его руки, одежду и даже бросались перед ним на колени… Все эти знаки явной истерии или прямой распущенности он принимал как должное. Однажды он высказал:

— Вот вы все меня не любите, а она (знак в сторону наиболее неистовавшей), она умрет за меня!

Ловкий мужик брал каким-то внутренним чувством, где и как себя держать. Во дворец он являлся смиренным «старцем», молитвенником перед престолом Всевышнего за царскую семью и Россию, человеком, сосредоточившим в себе мудрость народа и его чаяния. В грешном же миру, сохраняя на себе всю ту же загадочность, он далеко не