Это правда, благоговение перед идеалом во многом подобно благоговению перед родителями в раннем детстве и, вероятно, обусловлено той же нейрохимией. Однако теперь его роль не ограничивается поощрением подражательного поведения; оно помогает младшим заключить союз со старшими (свой низкий статус они компенсируют повышенным почтением).

Во время обучения в Кембридже наибольшее почтение Дарвин выказывал своему профессору, преподобному Джону Стивенсу Генсло: «Еще до того, как я оказался в Кембридже, мой брат говорил мне о нем, как о человеке, сведущем во всех областях науки, и я был таким образом подготовлен к тому, чтобы отнестись к нему с благоговением»[558]. Уже сведя с ним знакомство, Дарвин писал, что это «наиболее совершенный человек из тех, с кем я когда-либо встречался»[559].

Благодаря почтительности Дарвин сблизился со своим кумиром и почти ежедневно совершал с ним длительные прогулки, вследствие чего «некоторые члены Колледжа называли меня «Тот, который гуляет с Генсло». Эти отношения строились по тем же законам, что и миллионы подобных отношений между особями мужского пола нашего вида: Дарвин пользовался опытом, советами и социальными связями Генсло и платил ему подобострастием, например, приходил на лекции заранее и помогал устанавливать оборудование[560].

Как тут не вспомнить описанную Джейн Гудолл историю «необычных отношений» молодого шимпанзе Гоблина с альфа-самцом Фиганом: «Гоблин тянулся к Фигану. Он проводил с ним больше времени, чем с любым другим взрослым самцом, и эта тесная связь длилась на протяжении всех его подростковых лет. Гоблин с большим уважением относился к своему «герою», всюду следовал за ним, наблюдал, чем тот занимается, и часто обыскивал его»[561]. Возмужав и набравшись опыта, Гоблин пошел против своего «учителя», сместил его и сам стал альфой. Однако до момента обретения независимости он, вероятно, питал искреннее уважение к Фигану. Так и мы: наша оценка значимости человека (его профессионального уровня, моральных качеств и т. д.) неизбежно зависит от того, какое место в нашей жизни он занимает. И мы с готовностью закрываем глаза на те качества, которые нам бы не хотелось признавать.

Благоговение Дарвина перед Генсло – не самый показательный пример такой слепоты, все-таки профессором восхищались многие. Другое дело – капитан «Бигля» Роберт Фицрой. Уже идя на собеседование, где должно было решиться, поплывет ли он на «Бигле», Дарвин был готов благоговеть перед Фицроем, человеком, от которого зависела его дальнейшая судьба. После встречи Дарвин написал своей сестре Сьюзан: «Бесполезно расхваливать его так, как мне хотелось бы, ибо ты все равно мне не поверишь». В своем дневнике он, уже не сдерживаясь, называл Фицроя человеком, «настолько совершенным, насколько может создать природа». Генсло (который помог ему попасть на «Бигль») он написал, что «в капитане Фицрое все вызывает восхищение»[562].

Потом, годы спустя, Дарвин будет описывать Фицроя как «мастера воспринимать все и вся в искаженном виде», но тогда он уже мог себе это позволить, а в молодости ему было не до разглядывания недостатков капитана, спрятанных за благопристойным светским фасадом. В молодости он был преисполнен почтения и приязни. Вечером после собеседования, когда Дарвин расхваливал Фицроя в письмах к друзьям и родственникам, тот просил утвердить почтительного юношу натуралистом экспедиции и писал военно-морскому офицеру: «Мне весьма нравится все, что я вижу и слышу о нем». А Дарвин уверял Сьюзан: «Надеюсь, я сужу о капитане рационально и не предвзято»[563]. Хотя на деле он рационально преследовал долгосрочную личную выгоду посредством краткосрочной предвзятости.

Под конец плавания произошло событие, давшее возможность Дарвину впервые ощутить вкус настоящей профессиональной победы. Он был на острове Вознесения, когда получил письмо от Сьюзан, в котором она рассказывала о том, с каким интересом Геологическое общество Лондона восприняло его научные наблюдения и заметки. Именитый кембриджский геолог Адам Седжвик даже предсказал, что когда-нибудь Дарвин «обретет громкое имя среди натуралистов Европы». Пока еще точно не выяснено, какие нейромедиаторы выделяются при получении новостей о подъеме статуса (не исключено, что серотонин, который мы уже рассматривали), однако Дарвин описал эффект очень красочно: «Прочитав это письмо, я вприпрыжку взлетал на горы острова Вознесения и будоражил вулканические породы громким стуком моего геологического молотка»[564]. В ответном письме сестре он пообещал, что теперь его жизненным кредо будет: «Человек, посмевший потратить впустую хотя бы один час, не ценит жизнь».

Повышение статуса обычно ведет к переоценке социального окружения. Фигуры, которые раньше находились в центре, смещаются на периферию, а их место занимают более яркие светила, которые прежде казались недосягаемыми. И хотя Дарвин не стал исключением, но проделал он это весьма тактично и неблагодарностью никого не обидел. Первые намеки на пересмотр социальных ориентиров появляются уже во время плавания на «Бигле». Уильям Фокс, старший кузен Дарвина, познакомил его с энтомологией (и Генсло). Во время учебы в Кембридже Дарвин с большой для себя пользой обменивался с братом знаниями о насекомых и экземплярами коллекций. В письмах Дарвин обычно принимал привычную позу «подобострастного подчинения». Он писал: «Не стоило посылать это постыдно глупое письмо, но мне не терпится узнать о вас и о насекомых». Иногда он напоминал Фоксу: «Я так долго и тщетно надеялся получить письмо от моего старого учителя». И просил помнить, что «я ваш ученик»[565]. Через шесть лет, когда исследования на борту «Бигля» сделали Дарвина знаменитым, положение кардинально изменилось. Теперь Фокс вдруг стал извиняться за «глупость» своих писем, просить поскорее прислать ответ и утверждать, что «каждый день вспоминает» о брате. «Я так давно не получал от вас писем, что буду рад любой весточке. Я знаю, однако, что ваше время дорого, а мое ничего не стоит, и в этом большая разница»[566]. Такое смещение баланса – обычная вещь при резком изменении статуса одного из друзей. Расстановка сил меняется и влечет за собой пересмотр условий негласного социального договора. У наших предков подобные пересмотры, скорее всего, случались реже: судя по обществам охотников-собирателей, иерархии во взрослом возрасте были менее текучи, чем теперь[567].