И он, Донован, при этом совершенно беспомощен.

Перед глазами поплыли лица-призраки, в ушах далеким эхом зазвучали голоса.

Тошер: «Подумай-ка, Донован, хотел бы ты поменяться со мной местами? Чья судьба лучше?»

Мария. Она испытывала то же самое? То же изумление? То же неверие в то, что это наяву? Ту же беспомощность перед лицом смерти? Бессильный гнев от несправедливости, что у тебя отнимают жизнь, когда ты полон сил и желания столько дать людям?

В голове Джонни Кэш пел о приговоренном к смерти на электрическом стуле, который чувствует страх, только когда видит этот жертвенный алтарь. Видит и в ту же секунду постигает истину.

И Дэвид. Он умрет, так и не узнав, что произошло с сыном.

Умрет, так его и не найдя.

Но он совсем не хочет умирать.

И это правда.

Он не хочет умирать.

Он смотрел на пистолет. Мир сузился до размеров этого куска смертоносного металла.

За пистолетом — ухмыляющееся лицо Кинисайда, который нажимает на спусковой крючок.

Он прикрыл глаза, а в голове продолжала биться мысль:

«Я хочу жить…»

Но он больше не в состоянии решать.

Он зажмурился в ожидании выстрелов. И услышал.

Один. Второй. Третий.

Он вздрогнул. Глотнул ртом воздух. Странно, а он думал, что будет больно.

Открыл глаза.

На полу перед ним корчился в предсмертных судорогах Кинисайд. Из него фонтаном била кровь.

Он поднял глаза. В дверном проеме стоял человек, которого он никогда раньше не видел. Похож на грязного оборванца. Не старый, но выглядит старше своих лет. У него был потерянный вид, как будто у него отняли все. В руке пистолет.

Человек облегченно вздохнул, когда в Кинисайде погасла последняя искра жизни.

И заплакал.

Поступок, похоже, лишил его последних сил. Он прислонился спиной к стене, сполз вниз и свернулся калачиком на полу. Тщедушное тело сотрясали рыдания.

Медленно, нежно, словно целуя любимую, положил в рот еще горячее дуло и моргнул, обжегшись.

— Остановитесь! — крикнул Донован. — Не делайте этого…

Но человек на полу то ли его не услышал, то ли сделал вид, что не слышит. Он что-то бормотал, но Донован не разобрал. Что-то о синем-синем небе и зеленых лугах. Что-то о любви.

— Не надо!..

Прогремел выстрел.

Майки Блэкмор был мертв.

Откуда-то издалека приближался звук полицейских сирен.

Донован отложил кисть, сделал шаг назад, полюбовался своей работой.

Там, где со стены когда-то осыпалась штукатурка, теперь была гладкая, ровная поверхность, на которую он накладывал первый слой краски. Комната сразу стала светлее — появлялась надежда, что скоро будет еще лучше.

Дождь за окном прекратился. В доме было тепло, потому что недавно установили центральное отопление.

Перемены. К лучшему.

Он оглянулся. В дальнем углу Джамал в шароварах и его старой футболке, которая смешно свисала до колен, красил плинтус. Высунув от усердия язык, он сосредоточенно водил кистью по дереву, то и дело прищуриваясь и проверяя, насколько ровно и аккуратно ложится краска. Он очень старался.

После того страшного вечера прошло четыре недели.

Его тогда привезли обратно к «Балтике». Площадь оцепили, там стояли машины скорой помощи, носились врачи и полицейские. Вокруг толпились зеваки, радуясь разнообразию и новым впечатлениям накануне выходных. Подъезжали корреспонденты с телеоператорами, высказывали перед камерами свои предположения, делали какие-то прогнозы.

Среди всего этого шума, суеты, вспышек фотокамер и стрекота телеаппаратуры он заметил Джамала. Пету и Амара в числе других пострадавших уже увезли в больницу. Он решил, что навестит их позже, когда пройдет первый шок после пережитого. Но здесь оставался Джамал. Укрытый одеялом, он сгорбился на подножке машины скорой помощи и от этого казался еще меньше. Сидел как во сне и отсутствующим взглядом смотрел на снующих туда-сюда людей.

Он казался очень одиноким и каким-то потерянным, брошенным всеми на произвол судьбы.

Донован подошел, сел рядом.

Джамал начал медленно рассказывать. Донован все это уже знал, но все равно слушал: мальчишке нужно было выговориться. Он завершил рассказ со слезами на глазах.

— Куда ты сейчас? — спросил Донован.

— Не знаю, — пожал плечами Джамал, отводя глаза.

Донован смотрел на него и думал: у ребенка нет дома, ему некуда возвращаться. Остается один путь: улица, наркотики, клиенты-педофилы, верная гибель. Сердце дрогнуло.

Он оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не сможет услышать.

— Давай-ка отсюда уйдем. Полиция, если мы вдруг понадобимся, может найти нас потом.

Джамал кивнул, и они отправились к Доновану в гостиницу.

— Что я могу для тебя сделать?

Джамал неопределенно пожал плечами.

— Хочешь, сниму для тебя номер?

Лицо Джамала просветлело.

— Да? — улыбнулся он. — Спасибо.

Закончив формальности у стойки администратора, Донован спросил:

— В ресторан пойдем? Если хочешь поужинать один, можешь заказать еду в номер.

— Не хочу один, — сказал Джамал, уставившись в пол.

— Тогда пошли.

Во время ужина он смотрел на сидевшего напротив Джамала — обыкновенный мальчишка-подросток, у которого не было и нет детства. И принял решение:

— Слушай, у меня есть свободная комната, если тебе негде жить.

Сказал, где.

— В домике в Нортумберленде? — переспросил Джамал. — Это в Шотландии?

— Ехать надо на север, но не в Шотландию. Можешь считать комнату своей, но придется помочь навести в ней порядок. Ремонт вообще-то нужен во всем доме, чтобы там можно было жить.

Джамал помрачнел.

— Я не умею, — честно признался он.

— Не беспокойся, я тоже не умею. Вот и поучимся заодно, да?

Джамал попытался казаться безразличным, очевидно, считая, что радоваться в этой ситуации было бы не круто, но невольно расплылся в широченной улыбке.

Четыре недели.

Ему продолжают сниться кошмары. Его преследуют призраки.

К прежним добавились новые.

Смерти, увечья. Про себя он назвал это время сезоном похорон.

Четыре недели. Достаточно времени, чтобы осела пыль. Слишком мало, чтобы затянулись раны.