Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах ты негодяйка, ты так уродлива, что смотреть на тебя тошно!
Обезьяна призывно закричала и протянула лапы сквозь решетку. Он позвонил Саволайнену, но, не дождавшись ответа, положил трубку. Собственно говоря, можно было сходить поесть, и делу конец. Он решил взять с собой обезьяну, чтобы внести некоторое разнообразие в ее жизнь.
Но она не желала выходить, а только бросалась взад и вперед между стенами клетки.
— Чего тебе хочется, — спросил он, — хочешь выйти или остаться здесь в грязи?
Он ждал. В конце концов она вышла из клетки и сидела совершенно спокойно, пока он надевал на нее шубку из кошачьего меха. Когда же он завязывал ленты шапочки у нее под подбородком, она подняла мордочку и посмотрела на него прямым невыразительным взглядом золотистых близко посаженных глаз. Скульптор смотрел в сторону, оскорбленный внезапно позой абсолютного равнодушия этого животного. Вышли они вместе, и он держал обезьяну под пальто. Ветер дул по-прежнему. Мальчишки, болтавшиеся без дела на Эспланаде[22], увидев скульптора, развеселились и заорали:
— Обезьяна! Обезьяна!
Она рванулась, чтобы наброситься на них, и стала метаться туда-сюда на ремне ошейника, она орала на мальчишек, а они кричали ей в ответ, провожая скульптора с обезьяной до самого угла. И уже там она внезапно и больно укусила одного из них.
— Чертова обезьяна! Чертова обезьяна! — однотонно певучими голосами тянули мальчишки.
Скульптор вбежал в трактир и спустил обезьяну на пол.
— Опять она здесь!? — сказал гардеробщик, — Вы, господин, знаете ведь, что случилось в последний раз. Животным здесь запрещено.
— Животным? — переспросил скульптор. — Вы о кошках и собаках? Или вообще о тех, кто ведет себя подобным образом в здешнем кабаке?
Саволайнен и другие ели, сидя за столом.
— Обезьяны, — заметил Саволайнен, — известны своей разрушительной силой.
— О чем ты, черт побери?
— …своей настоятельной тягой к уничтожению. Они разбивают все вдребезги…
— И своей нежностью, — продолжил скульптор. — Они пытаются утешить тебя.
Линдхольм, улыбнувшись, съязвил:
— Да, сегодня это может тебе понадобиться. Но ведь могло бы быть и хуже!
Обезьяна сидела у скульптора под пальто, и он чувствовал, что она непрестанно дрожит.
— Хуже?! — с притворным ужасом воскликнул Саволайнен.
— Что ты имеешь в виду… «еще хуже»?
Скульптор сказал:
— Успокойся, сатана… — и во внезапно наступившей тишине добавил: — я разговариваю здесь только с обезьяной.
— Послушай-ка, — вмешался Перман, — нечего обращать на них внимание, они говорят то, что думают. Ну и что же! Жаль, конечно, что все верят в то, что говорят, ведь просто-напросто случается, что оказываешься на дне, хуже не бывает! А потом, черт возьми, надо снова с трудом карабкаться и подниматься.
— Если стар, — уточнил Стенберг. — Чем ты питаешься? Глиной? Похоже на то. Как ты сам это называешь?
— Дьявольский поганец! Жестокий адов идиот!
Обезьяна внезапно вскочила и помчалась, сшибая стаканы, к Стенбергу и укусила его за ухо. А затем, пронзительно крича, вернулась обратно, чтобы укрыться под пальто хозяина.
Скульптор поднялся и ответил, что как раз именно это он и имел в виду сказать, а вообще ему не по душе меню этого заведения, и у него дела.
— В «Ритце»[23]идет фильм о Тарзане, — сказал гардеробщик. — Вам, верно, туда надо!?
— Естественно, — ответил скульптор. — Вы ведь настоящий интеллигент.
Он дал гардеробщику на чай слишком много, только чтобы выказать свое пренебрежение.
Ветер набирал силу. Они шли по Эспланаде, мальчишек не было видно. «Не стоит, — думал скульптор, — никакого желания у меня нет»… Обезьяна была совершенно неуправляема, он решил покрепче прижать ее и согреть под пальто, но она вырвалась и душила себя своим собственным ошейником. Она подняла крик и в конце концов развязала державший ее ремень. На какой-то миг она затихла, затем, вывернувшись у скульптора из рук, влезла на дерево и, крепко ухватившись за ствол, сидела там с испуганным видом, словно маленькая серая крыса. Она мерзла так, что ее всю трясло. Ее длинный хвост оказался почти под рукой, хозяин мог схватить его, но он лишь молча стоял и ничего не делал. С молниеносной быстротой обезьяна исчезла на дереве, уже сбросившем листву, там она и висела, словно плод темного цвета, и он подумал: «Бедная ты чертовка, тебе холодно, но карабкаться и подниматься ты, во всяком случае, можешь!»
— А что станем делать, когда приедем? — спросила Роза. — Что делают маленькие мышки, когда приезжают?..
Елена, лёжа поперёк кровати, потянулась за сигаретами.
— Сначала, — сказала она, — сдадим вещи в камеру хранения. А потом мы свободны. Утро раннее, и, естественно, светит солнце. Тепло! Мы идем куда-нибудь и пьём, не торопясь, кофе. Потом выбираем приятного вида улицу и начинаем искать отель.
— Маленький, — добавила Роза. — А разговаривать с ними в отеле будешь ты. Разговаривает мышка большая.
— Да. Я закажу комнату, на всякий случай только на две ночи, тогда, если захотим, мы сможем переехать в другое место. Потом сходим за нашими чемоданами. Пожалуй, придется поехать в отель на такси.
— А что станем делать потом?
— Купим фрукты. Цветы и кучу фруктов, они почти ничего не стоят.
Роза сказала:
— И чтобы апельсины рвать самим. Мы забыли это сделать вчера, когда ездили в Индию. Вообще-то там было слишком жарко. В следующий раз — мой черед выбирать страну. Выбирать будет маленькая мышка.
Елена зевнула и притянула пепельницу к себе. Затем спросила:
— А когда поедем всерьез?
Роза, не ответив, рассмеялась.
— Нет, смотри на меня. Когда поедем всерьез?
— Когда-нибудь… Времени у нас навалом.
— Ты так думаешь? Тебе уже за тридцать, а ты никуда не ездила. Я хочу, чтобы в своё первое путешествие ты отправилась со мной. Хочу показать тебе города и природ, научить тебя смотреть по-новому и рисковать, справляясь в таких местах, которые ты совсем не знаешь, хочу вселить в тебя жизнь, понимаешь?
— Что ты имеешь в виду: наполнить меня…
— Не хочу, чтобы ты была автоматом, который отправляется в свой банк и снова домой к маме, и опять в свой банк и снова домой, и делает и думает только то, что привыкла делать и думать… Ты недостаточно любопытна. Хочу, чтобы ты пробудилась!