— Сегодня вечером. Вот вам два билета на рейсы до Гаррисберга. И будьте осторожны! Не попадитесь снова на крючок ФБР. За вами идет по‑прежнему слежка!

Он не вылетел в Гаррисберг ни в тот вечер, ни в следующий. По‑видимому, он чем‑то отравился в кафе, что‑то не то съел и проболел почти всю неделю. Потом на него нашла какая‑то депрессия, и он никуда не ходил, никуда не ездил, даже на работу. Ему ничего уже не хотелось делать, не хотелось ни с кем разговаривать. Так прошел почти месяц, и когда в конце его он чуточку очухался, тут вдруг заболела Карен, где‑то простыла, у нее поднялась температура, был сильный жар. И он, учитывая состояние жены, снова сидел дома, помогал бабке, ухаживал за дочкой. Раза два‑три звонили люди «Дже», интересовались состоянием Карен, спрашивали, не нужна ли их помощь, какие лекарства нужно достать, кого из светил медицины прислать на Лонг‑Айленд. Дик отвечал коротко, глядя куда‑то в сторону, ничего не надо, все уже сделано, обойдемся и сами.

Карен поправлялась медленно, он как неприкаянный тынялся по дому, звонил на работу, узнать, не приехал ли Хименс. Но ему ответили, что вот уже более трех недель связь с профессором прекратилась. И вообще, оттуда никто не звонит.

Уже выздоровела и Карен, уже весело лопотала что‑то ужасно страшное, целясь то в него, то в мамочку из пластмассового пистолета, а он все еще находился в Нью‑Йорке. Здесь тоже уже появились эсэсовцы в черных мундирах, но они вели себя смирно, помогали полиции разбирать на улицах завалы, растаскивать баррикады, оттеснять, прячась за прозрачные щиты, вместе с полисменами толпы воинствующих студентов и бунтовщиков‑кругликов, загоняя одних в аудитории, а других в машины с решетками.

На свой страх и риск Дик взялся оформлять все бумаги на новых сотрудников, опять же удивляясь, что в группу вошел и сам «Дже», подолгу споря с администрацией фирмы, доказывая им, что это распоряжение профессора Хименса, что эти люди выполняли сложные задания фирмы дома, что они собирали уникальные электронные схемы и тому подобное. Он даже привлек к этому и Тони Эдкока. Но много тому не рассказывал, и Тони, вероятно, подумал, что это связано с той аферой, которую Ричардсон и Стерджен провели в Мексиканском заливе, осуществляя акцию «иглоукалывание». Тони тоже был недоволен, что прервалась связь с базой «Ральф», и обрадовался, узнав, что Дик Ричардсон туда едет, точнее, поедет, как только будут готовы эти документы. Еще с месяц Дик оставался дома, наведываясь изредка в административный корпус фирмы, названивая кому нужно, уточняя данные паспортов и шоферских удостоверений.

И ему называли эти данные, и он знал на все сто процентов, что все они липовые, что все они фальшивые, но сработанные по высшему классу, и это его теперь нисколько не волновало, и он все эти данные, все эти паспорта новых сотрудников передавал администрации фирмы «Хименс и Электроника». И все делалось быстро, без лишней волокиты, но опять же, месяца как и не бывало. И лишь к концу второго месяца он смог вылететь в Гаррисберг, а оттуда на базу «Ральф».

* * *

Ветер с океана задерживался Аппалачскими горами, и на плато еще стояла теплая погода. Редкие кустарники дуба и тюльпанового дерева выделялись зелеными пятнами среди каменистой почвы. Воздух был сух и наполнен запахами увядающих магнолий и платана.

За прошедшее время, с тех пор, как он видел профессора последний раз в Нью‑Йорке, тот сильно сдал, постарел, осунулся. Он был мрачен, сидел в стороне от развернутого под летним навесом генератора ГМП, сидел согнувшись, сгорбившись, метрах в пятидесяти.

— Вчера днем, — рассказывал Волкер, — к профессору подошел какой‑то только что выбравшийся из кварцевой камеры ГМП подвыпивший эсэсовец, офицер, с автоматом, и пнул им профессора в грудь, спросил: «Иудей?… Еврей?» — и, не дожидаясь ответа, дал очередь у самой головы Хименса. С большим трудом нам удалось их разнять. Профессор потом ходил злой, все спрашивал меня: «Грегори, я похож на еврея? Скажите, Грегори, я похож на еврея?» И он долго еще возмущался, откуда это у них, у чернорубашечников прошлого такая патологическая ненависть к евреям? «Откуда это, Грегори? Откуда?…»

— Почему вы не отвечаете на наши звонки?

— А мы здесь как в западне, Дик, — промычал недовольно Волкер. — Нас не подпускают к тевидам, нас уже отсюда не выпускают, мы здесь как заложники террористов. Но вот кто те террористы, мы никак понять не можем. И генератор остановить нельзя. Все еще не прибыл из прошлого какой‑то важный физик, не то Рамге, не то Рунге. Да и посланник президента еще остается там. Так что мы тут совсем запутались. А еще эти, ну что в мундирах в черных, эти обезьянки из прошлого, в спины свои автоматы тычут, чуть что. Они здесь уже главные. Они уже всем заправляют на базе. Крупные чины, прибывшие из Германии, так те все в Вашингтон улетают вместе со своими охранниками, чуть ли не по роте эсэсовцев на одного обер‑лейтенанта.

— Быть может, мне тоже имеет смысл слетать к президенту, к Ральфу Хилдберу и поговорить с ним обо всем?

— Не советую, Дик. Мне кажется, что он оказался в таком же положении, как и мы здесь. Это он перед нами всеми корчил из себя сильную личность. А у этих что‑то первобытное, что‑то звериное. Они подавляют тебя своей мизантропией, тебя словно захлестывает телепатическая волна ненависти, жажды убийств, принижений слабого, интеллектуального существа. Они не люди, Дик! Это я тебе говорю, Грегори Волкер. Не люди!

Хименс поглядывал в их сторону, ждал, когда же мистер Ричардсон наговорится с кругликом Волкером, как же, видимо, перемывают его профессорские косточки. Он чуть улыбнулся, скривив губы, молча кивнул головой, приглашая его сесть рядом.

Как ни странно, но профессор довольно‑таки быстро согласился на предложение «Дже». И Дик, не ожидая такой реакции Хименса, теперь не знал, что же ему делать с теми фотографиями, показывать их или нет. Все же сунул в дрожащие руки Перри Хименсу. Тот просмотрел их, задержался долго на одной, спросил: «Где?» Дик ответил, что на баррикадах в Вашингтоне, в отряде кругликов, попавшем в окружение. На этой фотографии, поразившей Дика еще там, в Нью‑Йорке, была заснята распластавшаяся на асфальте красивая женщина, мертвая, с повязкой кругликов на рукаве плаща; рядом с ней лежали два негра, тоже мертвые, молодые; на заднем плане, в нескольких шагах от убитых, стояли чему‑то улыбающиеся эсэсовцы в черных, расстегнутых мундирах со шмайссерами в руках. Женщина была небезразлична Хименсу, это была его первая жена, Лесли Клэр.

Не поднимая глаз на Дика, профессор попросил, если можно, конечно, не уничтожать всю их документацию по ГМП, все их исследования и записи, а перебросить их в Россию профессору Андрею Васильевичу Колотаеву, куда‑то под Калугу, в его центр по исследованию пересекающихся пространств. Дик сказал профессору, что на базу должны прибыть четыре сотрудника фирмы «Хименс и Электроника», что они работают у них в лаборатории вот уже четыре года, и вот их фамилии. Еще он сказал, что те будут иметь на руках все необходимые для командировки на эту базу документы. Профессор ничего не ответил, снова согнулся, задумался.