— А папку-то забыли, — спохватился я, едва мы отъехали от ресторана.

— Вернемся, принесу, — с готовностью предложил сопровождавший нас валенсиец.

— Нет, едем дальше. Возвращаться плохая примета, — сказал Анатолий Александрович. И равнодушно продолжил: — Если им надо, они найдут, как переправить бумаги в Ленинград.

Не зная Собчака, можно было подумать, что он суеверный человек. Но я уже имел возможность убедиться в обратном. Несколько дней назад в Барселоне мы столкнулись с большой группой грузинских туристов. Они кинулись приветствовать Анатолия Александровича, как Иисуса Христа, сошедшего с небес, — Собчак возглавлял парламентскую комиссию по расследованию тбилисских событий 89-го и выступил на съезде народных депутатов СССР в поддержку мятежников, обвинив в преступлениях Советскую армию.

Кто-то из туристов сбегал в свой номер и принес нам две авоськи — в каждой по три бутылки красного грузинского вина. Мне презент достался, поскольку я оказался рядом с Собчаком.

Когда мы собрались лететь в Валенсию и спустились из отеля к машине, Анатолий Александрович спросил, бросив взгляд на мой хилый багаж:

— А где у вас грузинское вино?

Мы с ним так и не перешли на «ты». Я сказал, что презент оставил в номере — смешно таскаться по солнечной Испании с грузинским вином.

— Ну нет, зачем добру пропадать, — сказал Собчак. — Раз вам вино не нужно, я вернусь и возьму его себе.

Он попросил на рецепшене ключ от моего номера, поднялся на восьмой этаж и спустился оттуда довольный, позвякивая бутылками в совковой авоське.

Это вино Анатолий Александрович увез в Ленинград.

В Мадриде мэр столицы устроил нам в своей загородной вилле встречу с крупными испанскими предпринимателями. Всех их интересовали деловые контакты со вторым городом России. Собчак рассказал, что на берегах Финского залива валяются и ржавеют сотни судов, давно отслуживших свой срок. Испанцы выразили готовность своими силами расчленить корпуса на металлолом и вывезти в свою страну. Чем расплачиваться с Ленинградом — пусть решает руководство города на Неве: продуктами, так продуктами.

Серьезные предложения сыпались на Анатолия Александровича одно за другим. Испанцы, к примеру, хотели бы разместить заказы на ленинградских судоверфях и покупать в больших объемах алмазные инструменты завода «Ильич». Кроме того, им очень нужны сверхпроводящий кабель и устройства с числовым программным управлением для металлорежущих станков — все это производили питерцы, причем на уровне высших мировых стандартов.

У любого хозяина захватило бы дух от таких перспектив: можно во время всеобщей разрухи сохранить рабочие места, а городу дать заработать. И Собчак заявлял, что очень рад этим предложениям, и приглашал своих собеседников приехать в Ленинград для заключения сделок. Вот он станет мэром и будет ждать их у себя в кабинете.

В отличие от нас испанцы верят словам. Когда Собчака избрали мэром, некоторые предприниматели действительно прикатили к нему. Но градоначальник отказался их принимать. Они явились ко мне в министерство: как же так, ведь у них очень выгодные предложения. Я связался с Анатолием Александровичем по телефону и понял, что он не помнил разговора на вилле мэра Мадрида. Человек в последнее время много ездил по заграницам, везде, наверное, давал кому-то обещания, разве удержишь все в памяти.

— Я не занимаюсь этими вопросами, — сказал мне Собчак на предложение сохранить лицо и принять испанцев. — Пусть они обратятся к моим экономистам.

Но испанцы, насколько я знаю, больше в Питере не появились.

На отстраненность Собчака от серьезных дел в городе обратили внимание даже депутаты — сторонники Анатолия Александровича. Они приезжали в Министерство печати и просили поговорить с ним как с коллегой по Координационному совету МДГ. По их словам, с кадрами в мэрии была беда. Градоначальник собрал вокруг себя «мутную» команду и не управляет ею, а команда управляет им. Причем работает не в интересах города. От депутатов-питерцев я часто слышал фамилию Путин в весьма нелестном обрамлении. Самого его ни разу не видел, хотя в мэрию к Собчаку заходил не однажды.

У меня был обычай приезжать в министерство к восьми утра. До заседательской суеты успевал посмотреть почту и свежие газеты. Тогда была эпидемия игры в теннис. Высшие чиновники, выслуживаясь перед Ельциным, по утрам истязали себя на кортах и появлялись на рабочих местах с большим опозданием. Исполнительная власть полностью оживала только часам к одиннадцати.

Примерно раз в две недели наведывался в Москву Собчак — выбивать из федералов деньги для города или решать другие проблемы. Поезд из Питера приходил ранним утром — Анатолий Александрович повадился коротать тягучие паузы у меня в министерстве. Пили кофе и чай, обменивались новостями. За стеной моего кабинета была большая комната с длинными столами. На них раскладывались контрольные экземпляры всех книг, которые выпускали издательства России за последние недели. Таков был порядок: все, что издавалось в стране, поступало на учет в наше ведомство.

Завзятый книголюб Анатолий Александрович очень любил эту комнату: отрешенно бродил между столами, листал еще пахнущие типографской краской страницы. Часто издатели присылали по нескольку экземпляров одной и той же новинки — кое-что доставалось Собчаку. Однажды я подарил ему многотомное собрание сочинений Уинстона Черчилля, за которые тот получил Нобелевскую премию. От удовольствия мэр размяк, ударился в воспоминания.

Прежде я не лез к нему с вопросами о людях его команды. Но тут, памятуя о просьбах питерских депутатов, спросил:

— А что из себя представляет Путин? Что он за человек?

— Человек как человек, — пожал плечами Собчак, — неплохой исполнитель…

И, подумав, добавил:

— Правда, перспективы не видит. А почему вы о нем спросили?

— Много претензий к нему. Он же из КГБ.

— Ну и что? — удивился Собчак.

Я сказал, что мы оба с Анатолием Александровичем учились в университетах и видели, кого из студентов окучивали гэбисты. Вербовали в осведомители тех, кто переполнен амбициями, но ощущал свою несостоятельность на профессиональном поприще. Успех им на этом поприще не светил — в силу интеллектуальной ограниченности. А вознестись над людьми хотелось любыми способами.

Таким поручали стучать на товарищей, потом давали задания еще грязнее. И когда видели, что у человека отсутствуют моральные тормоза, что он легко переступал через последнюю нравственную черту, его зачисляли в ряды КГБ. Причем не заниматься серьезной аналитической работой или быть нелегалом. Для этого кадры черпали из других колодцев — с водой почище. Их примечали еще в суворовских и нахимовских училищах, затем готовили специально. А этому человеку давали работу попроще: пасти инакомыслящих или прикомандировывали к советским коллективам за рубежом подглядывать за политической линией. Сексоты из студенческой среды нигде надежными не считались.