Между тем семьи российских военнослужащих с малыми детьми безропотно возвращались на родину — в палатки с печками-буржуйками в голые степи и дебри Сибири. (Тогда я подумал: все-таки нет у нас полноценного офицерского корпуса, способного постоять за себя и Отечество. С такой безвольной и трусливой отарой золотопогонников любой политик-авантюрист может делать со страной все, что ему заблагорассудится.)

А нашему правительству как полагалось вести себя в такой ситуации? Я считал, что мы должны были поступать адекватно с действиями Той Стороны. После поездки к морякам в Ленинградскую область и консультаций с военными специалистами я вынес вопрос о проблемах с выводом наших войск на заседание правительства.

Заседания в ту пору зачастую начинались поздно вечером. К самому концу рабочего дня взмыленные курьеры привозили многокилограммовые вороха проектов решений правительства, подготовленные группой Гайдара, и тут же надо было ехать на их обсуждение. Времени на чтение документов почти не оставалось. Министры острили: пока люди Гайдара переводили проекты с английского языка, пока исправляли в них ляпы в российской терминологии, допущенные сочинителями-кураторами из США, пока перепечатывали бумаги — вот и ночь наступала.

Обсудили все экономические вопросы, предусмотренные повесткой дня, и ведущий заседание Ельцин спросил: «Что у нас еще?» Я поднялся, изложил суть проблемы с выводом войск: вызывающее поведение тех стран, кому мы делаем колоссальное одолжение, не может быть терпимым. То, что члены кабинета услышали от меня, для многих новостью не было. Неожиданно прозвучало мое предложение: заморозить соглашение Горбачева с Западом о выводе наших войск на 7–8 лет (Россия не может быть заложницей губительных для нее договоров, которые подмахивало прежнее руководство СССР). И объявить, что разморозим мы их в том случае, когда заинтересованные страны — США, Германия, Чехословакия, Польша, Литва, Латвия, Эстония и другие — совместными усилиями построят за этот срок в России необходимое количество жилых городков и создадут рабочие места для сотен тысяч эвакуированных из Европы и демобилизованных наших воинов, предприятия по переработке леса, сельхозпродуктов и производству стройматериалов. Быстрее справится Та Сторона с поставленными задачами — скорее возобновится вывод российских войск.

Как аргументировать наше решение? Заявить, что в армии якобы набирается критическая масса недовольства — вот-вот рванет. А у военных в руках ядерное оружие. Нависает угроза не только ельцинскому режиму, но и стабильности в мире. Американцы почешут репу! Если российская власть с первых дней не покажет характер, а продолжит беззубую практику Горбачева, о нас будут вытирать ноги все кому не лень.

Я ждал отповеди от министра иностранных дел Андрея Козырева. Он умный человек, но считал администрацию США эталоном порядочности. И Козырев заговорил, правда, без всякой злости, что так мыслить, а тем более действовать нельзя. Любой шантаж должен быть навсегда исключен из политического арсенала новой России. Только так, теряя в одном месте, страна может приобрести где-то в другом. Министр иностранных дел высказался категорически против моего предложения.

Мне тоже не по душе блеф и шантаж. Но в международной политике нелегко провести грань, разделяющую эти понятия с целесообразной жесткостью. В данном случае речь как раз шла о жесткости российской позиции, без которой никогда не защитить стратегические интересы страны. По крайней мере, мне так казалось. В ответ, если брать худший вариант развития ситуации, нам могли урезать потоки внешних заимствований. Но деньги все равно утекали в песок, а так правительство, чтобы не потерять власть, было бы вынуждено подхлестывать развитие своей экономики.

Кто-то из министров поддержал меня, кто-то Козырева. А Ельцин? Его позиция меня волновала больше всего — ведь все зависело от мнения Бориса Николаевича. Я давил на его воспаленное самолюбие: клянутся западные партнеры в дружбе Президенту России, а сами все время пытаются «развести», как цыгане простодушного мужика на блошином рынке.

При обсуждении Борис Николаевич сидел с непроницаемым лицом, бросая хриплым голосом: «Кто еще хочет сказать?» Время было позднее, и мы сделали перерыв на завтра. Большинство членов кабинета, предлагая свои сроки консервации соглашения, выступили за ужесточение нашей позиции. Мне показалось, что в Ельцине боролись два человека — патриот со своим антиподом, — и он ушел в глубоких раздумьях. Но это только показалось.

Назавтра президент заявил, словно не было вчерашнего обсуждения: хватит ворошить этот вопрос. Мы должны оставаться верными соглашениям Горбачева, несмотря на отказ Той Стороны выполнять свои обязательства. А еще через какое-то время Ельцин принял решение сократить первоначальные сроки вывода наших войск (4 года) на целых четыре месяца. Да еще согласился на очередные сокращения компенсаций нашей стране. И Россия брала кредиты за рубежом, чтобы оплачивать ими стремительное бегство своих воинских соединений по воле вождей.

Тогда у избирателей Ельцина его положение могло вызвать даже сочувствие: президент не уставал повторять о необходимости сохранения страны и коварных происках ее врагов, но в силу каких-то непреодолимых препятствий был вынужден продолжать линию Горбачева, а во многом идти дальше Михаила Сергеевича. Ему верили. Долго прятал Борис Николаевич от народа свое истинное политическое лицо. А в 2006 году, будучи на пенсии, приоткрыл его.

За вклад в досрочный вывод наших войск из стран Балтии и за срыв экономических санкций против Латвии верхушка этой страны еще в 2000 году наградила Ельцина высшим Орденом Трех звезд 1-й степени. Борис Николаевич не особо любил всякие цацки, к тому же разгул национал-фашизма в прибалтийской республике приравнял бы тогда рижский вояж экс-президента к демонстративному плевку в лицо русскому народу.

Только через шесть лет после награждения Ельцин отправился за трофеем в Ригу. Возможно, посчитал, что все СМИ России теперь в надежных руках его верных наследников — никто о сомнительной поездке даже пикнуть не смеет. А может быть, любимая дочь Татьяна зудила отцу, ошибочно полагая, будто высший орден инкрустирован драгоценными камнями, — зачем добру пропадать!

При вручении награды президент Латвии Вайра Вике-Фрейнберга сказала, что последнюю декаду ХХ века огромный великан на глиняных ногах — Советский Союз — уже был готов к собственному распаду. Существенным было, кто в тот момент победит в России. На радость всем, у кого СССР стоял поперек горла, победил Ельцин. Низкий поклон ему от латышских националистов!

Польщенный такой похвалой, Борис Николаевич в ответной речи разоткровенничался.

— Все началось с конца 1980-х годов, — уточнил он, — когда все стали понимать, что империй в мире больше не существует, кроме одной — Советского Союза, и этой империи больше не должно быть… Латвия и другие республики Прибалтики стали четко ставить вопрос о своей независимости. И первый, кто их поддержал на трибуне, был я.

Хоть и хватил лишку Борис Николаевич с последней империей в его понимании (разом похоронил и Китай, США, Индию и др.), но главное все же сказал. А то перед российскими избирателями, как в давыдовской Песне старого гусара, все: «Жомени да Жомени, а об водке ни полслова!». Там он и Советский Союз очень хотел сохранить, и за интересы России болел душой.