Полковник Романов взмахнул рукой, и полторы тысячи глоток раскатили «ура» по всей долине Манаса.

— Батальон!.. Батальон!.. Батальон!.. Батарея!.. — завели маршевую песнь командиры.

— Запевай! — крикнул Мадатов сверху, наблюдая, как лихо проходят мимо шеренги Троицкого полка. — Кто там у вас голосист? Никитин? Запевай, унтер!

— Ваше сиятельство! — тихо сказал Романов. — Унтер-офицер Никитин первым бросился в ложбину, подставить свою спину под пушки. И, единственный, погиб там. Колесо вдруг сорвалось, а подхватить не успели.

Мадатов скрипнул зубами. Как же в этом перепачканном от отчаянной старательности он не узнал храброго и веселого мушкетера, с которым уже два года без малого ходил по всему Закавказью! Но сейчас, перед тремя тысячами глаз нельзя было выказывать ни злости, ни слабости.

— Слава Никитину! И вечная ему память! Но что же — с ним и песни все закопают?! Кто был рядом с Никитиным? Запевай!

Где-то в середине строя приосанился, расправил грудь такой же молодцеватый унтер, каким помнил Валериан покойного Никитина, и повел над головами солдат чистым высоким тенором:

Что на небе, братушки,

Холод носит, стужу.

Весело солдатушки

Переплыли Сунжу.

Четко отбили шаги выстроенные повзводно колонны, и сотни голосов радостно и согласно повторили последние строчки:

Весело солдатушки

Переплыли Сунжу.

Генерал-майор князь Мадатов толкнул вперед трофейную лошадь и вполголоса подхватил припев, хорошо известный всему Кавказскому корпусу:

По всему Кавказу,

Право, слава ходит.

Наш дедушка, наш Ермолов,

На всех страх наводит…