хочу, чтобы все было собрано в одном месте — то немногое, что осталось.

— Боюсь, я не совсем понимаю.

Миссис Фолкнер обернулась и благоговейно произнесла:

— Если собрать все эти вещи вместе, он станет немножко ближе. — Она включила торшер, который неожиданно залил комнату ярким светом. — Они ничего не значат для вас. Если бы вы были матерью, то поняли бы, насколько бесценны они для меня.

Она пальцем стерла пылинку с резной застекленной горки, которая стояла у стены, опираясь на ножки в виде львиных лап.

— Видите? Я оставила в горке место для тех вещей, что должны быть у вас.

— Очень мило, — проговорила Руфь.

Она представила себе, что сказал бы Тед об этой горке — с ее детскими ботиночками, книжками детских стишков, перочинным ножиком, бойскаутским значком… Помимо дешевой сентиментальности, Тед наверняка почувствовал бы во всем этом и что-то больное.

Миссис Фолкнер не сводила с жалких безделушек благоговейного взора широко раскрытых, немигающих глаз.

Руфь попыталась разрушить чары.

— Тед говорил мне, что вы здорово управляетесь в магазине. Хорошо ли сейчас идут дела?

— Я рассталась с работой, — проговорила миссис Фолкнер отсутствующим голосом.

— Правда? Тогда у вас появилось много времени для всяких дел в клубе?

— Я ушла из клуба.

— Понятно, — солгала Руфь, сняла перчатки, затем снова их надела. — Тед говорил, вы замечательный оформитель, и я вижу, что он был прав. Он говорил, вы каждые год-два меняете все в квартире. Что планируете сделать в следующий раз?

Миссис Фолкнер с трудом оторвалась от своей горки.

— Здесь больше ничто и никогда не изменится. Вещи у вас в чемодане?

— Их не так уж много, — сказала Руфь. — Его бумажник…

— Из кордовской телячьей кожи, верно? Я подарила ему его, когда он закончил начальную школу.

Руфь кивнула, открыла чемодан и принялась в нем копаться.

— Письмо мне, две медали и часы.

— Часы, пожалуйста. Там на обратной стороне гравировка от меня на его двадцать первый день рождения. У меня для них приготовлено место.

Руфь покорно протянула ей вещи Теда.

— Письмо я хотела бы оставить себе.

— Конечно, вы можете оставить письмо. И медали. Они не имеют ничего общего с тем мальчиком, о котором я хочу помнить.

— Он был мужчиной, не мальчиком, — мягко возразила Руфь. — И хотел бы, чтобы его запомнили именно таким.

— Это ваш способ помнить его, — сказала миссис Фолкнер. — Уважайте мой.

— Простите, — проговорила Руфь. — Я уважаю. Но вам следовало бы гордиться тем, что он был храбрым и…

— Он был мягким, чувствительным и умным! — прервала ее миссис Фолкнер с неожиданной страстью. — Его нельзя было посылать за океан. Его попытались сделать жестким простаком, но в душе он всегда оставался моим мальчиком.

Руфь встала и оперлась о горку — или усыпальницу. Наконец она поняла, что происходит, что стоит за враждебностью миссис Фолкнер. Для нее Руфь была лишь одним из тех безликих далеких заговорщиков, что забрали у нее Теда.

— Ради всего святого, осторожнее!

Удивленная, Руфь резко отшатнулась от горки. Какой-то маленький предмет соскользнул с открытой полки и разлетелся на полу на белые осколки.

— Ах, простите, очень жаль!..

Миссис Фолкнер была уже на коленях, пальцами сгребая осколки.

— Как вы могли! Как вы могли!

— Мне ужасно жаль. Могу я купить вам другое?

— Она хочет знать, может ли купить мне другое, — дрожащим голосом обратилась миссис Фолкнер к невидимой аудитории. — И где же это вы сможете купить блюдечко для конфет, которое Тед сделал своими собственными маленькими ручками, когда ему было всего семь?

— Его можно склеить.

— Можно склеить? — трагически возгласила миссис Фолкнер. Он поднесла осколки прямо к лицу Руфи. — Вся королевская конница и вся королевская рать…

— Слава небесам, их было два. — Руфь показала на второе глиняное блюдечко на полке.

— Не троньте! — вскричала миссис Фолкнер. — Не троньте здесь ничего!

Вся дрожа, Руфь поспешила убраться подальше от горки.

— Я лучше пойду. — Она подняла воротник пальто. — Могу я воспользоваться вашим телефоном, чтобы вызвать такси?

Агрессивность миссис Фолкнер мгновенно сменилась непреклонностью.

— Нет. Вы не можете забрать у меня дитя моего мальчика. Пожалуйста, дорогая, попытайтесь понять и простить меня. Это маленькое блюдечко было для меня священно. Все, что осталось после моего мальчика, священно, вот почему я так повела себя. — Она крепко вцепилась в краешек рукава Руфи. — Вы понимаете, правда? Если в вас есть хоть капля сострадания, вы простите меня и останетесь.

С едва сдерживаемым раздражением Руфь выпустила из легких воздух.

— Если не возражаете, я хотела бы сразу отправиться в постель.

Она вовсе не устала, напротив, была настолько вздернута, что не сомневалась: ночь придется провести, таращась в потолок. Однако ради того, чтобы больше не обменяться и словом с этой женщиной, была готова немедленно спрятать унижение и разочарование в белом беспамятстве постели.

Миссис Фолкнер вновь превратилась в идеальную хозяйку, вежливую и внимательную. Небольшая гостевая комната, со вкусом оформленная, но безликая и стерильная, как все гостевые комнаты, словно приглашала почувствовать себя как дома, в то же время ясно давая понять, что этого делать не следует. В комнате было холодно, как будто радиаторы отопления включили всего лишь час назад, а в воздухе ощущался сладковатый запах мебельной политуры.

— Это для нас с малышом? — поинтересовалась Руфь.

Она не собиралась оставаться дольше завтрашнего утра, но почему-то решила все-таки заговорить с миссис Фолкнер, которая задержалась в дверях.

— Это только для вас, милая. Я подумала, что малышу будет гораздо удобнее в моей комнате. Видите ли, там куда больше места, а здесь и кроватку-то некуда поставить. — Она натянуто улыбнулась. — Ну а теперь прошу меня извинить, милая.

Не дожидаясь ответа, миссис Фолкнер развернулась и пошла к себе, мурлыча что-то под нос.

Руфь, не смыкая глаз, пролежала под жесткими простынями около часа. Перед мысленным взором мелькал то один, то другой яркий момент. Снова и снова вставало перед ней вытянутое, задумчивое лицо Теда. Руфь вспомнила его одиноким мальчиком — когда они только познакомились, потом возлюбленным, затем мужчиной. Усыпальница — воспевавшая мальчика и игнорирующая мужчину — вызывала жалость. Для миссис Фолкнер Тед умер, когда полюбил другую женщину.

Руфь откинула одеяла и подошла