Ни слова не был сказано между нами. И пока мы кружили возле города, лицо у Рыбака было веселое и радостное. Но стоило нам вернуться на озеро, гельвет стал испуганно озираться, не только по сторонам, но часто встревоженно взглядывая на небо, на воду и себе под ноги, словно отовсюду нам угрожала опасность.

Стадии две мы молча прошагали вдоль озера. Потом Рыбак остановился, заглянул мне в лицо зелеными детскими глазами и тихо сказал:

«Если верить знакам, сегодня тебе предстоит сражение».

«А с-с кем буду с-с-сражаться?» – радостно спросил я; я был счастлив, что снова вижу своего наставника.

«У нас мало времени на подготовку, – не отвечая на вопрос, ответил Рыбак и добавил: – Буду рассказывать. А ты слушай внимательно».

С твоего позволения, милый Луций, я вспомню и перескажу лишь самое основное из объяснений моего наставника.

(3) Начал он с того, что существуют два различных гатуата, или «перекрестка» – гатуат Тевтата и гатуат Эпоны. В первом гатуате подвизаются божественные свинопасы, во второй – солнечные коневоды.

Гатуат Тевтата мне не подходит, ибо, как выяснилось, свиньи ко мне относятся враждебно. «Вепрь Бако», пояснил Рыбак (кто это такой, я до сих пор не знаю), может вывести меня на перекресток и даже увлечь в аннуин, но назад из путешествия я могу не вернуться, потому что любая свинья – мой противник и Тевтат – не мой покровитель.

А как к тебе лошади относятся? – спросил Рыбак. Я ответил: хорошо относятся, и я к ним хорошо отношусь, и описал коней, которые, можно сказать, дважды спасали меня от гибели.

«Ну, стало быть, держись Эпоны и коневодов», – велел Рыбак.

«А ты к какому гатуату принадлежишь?» – поинтересовался я.

«Я воин, а не охотник. Мне всё равно. Ко мне оба гатуата благосклонны», – ответил Рыбак.

И дальше стал повествовать, что, помимо двух основных гатуатов, существует еще множество различных школ; он употребил галльское слово «левга», которое обычно обозначает меру длины, но в данном случае, как мне показалось, он имел в виду «школы», или «направления», или «дороги» на перекрестках. В гатуате Тевтата мне следует особенно остерегаться левги кабана, левги змеи и левги цапли. В гатуате же Эпоны самой дружественной мне лев-гой надо считать левгу лебедя.

Далее гельвет перешел к описанию помощников. «Тебе уже не раз помогали растения», – сообщил он.

Животные тоже приходят на помощь. Но к начинающему охотнику – реже, чем растения.

Заметив, что гельвет разглядывает кружащих над нами чаек, я спросил о птицах. «Чайки – нет, – презрительно поморщился Рыбак. – Чайки сами по себе кричат. Они – просто птицы. Знака через них никогда не получишь».

(Тут, Луций, я должен уточнить, что Рыбак употребил галльское слово «кехт», которое в переводе на нашу латынь означает не только «знак», но также «примета», «знамение», «указание», «приказ».)

«На птиц тебе не стоит заглядываться. Только воин может определить, со знаком она или без знака», – уточнил мой наставник.

«Вообще запомни, – через некоторое время сказал гельвет, – всё, что ты видишь вокруг, – живые существа. Любое из них может тебе помочь или помешать. В том числе дерево, сук, камень – если он не снят с корня. Даже пятно или пучок света».

Что такое – камень не снят с корня?

Но Рыбак уже стал рассуждать о «противниках».

В отношении к противникам, как я понял, надо было иметь в виду три вещи. Во-первых, противников не следует путать с врагами, ибо, принадлежа к другому гатуату, они вовсе не стремятся вредить, а лишь соперничают, демонстрируют свою силу и пытаются доказать свое превосходство. Во-вторых, противники могут принадлежать к одному и тому же гатуату. И, скажем, в гатуате Эпоны левга лосося традиционно соперничает с левгой лебедя: обманывает, заманивает, подшучивает и пугает.

В-третьих, самые близкие люди могут стать на пути охотника за силой и обернуться противниками. «Ты сам был себе противником, пока мы от тебя не отделались, – сказал Рыбак. – Потом пришлось отделываться от твоего отца… Сегодня тебе предстоит встретиться с еще одним противником…»

Я не успел спросить: с каким же?

Потому что перед нами шумно вспорхнула и тяжело полетела на запад, прочь от озера, большая ворона. Рыбак замер на месте и встревоженно провожал ее взглядом. Я тоже проводил и заметил, что ворона какая-то необычная: на ней почти нет черных пятен, и она почти сплошь серая, а в крыльях у нее будто седина; голова у нее непривычно большая, а клюв для вороны слишком изогнут.

«Эта ворона – знак?» – спросил я. И Рыбак:

«Это – не ворона. Вы, римляне, называете этих птиц сипухами и сочиняете про них разные небылицы. Но это – не сипуха. Это – Конар, который превратился в сипуху».

Конар?

«Прекрати болтать! – вдруг одновременно сердито и испуганно воскликнул Рыбак, хотя я и слова не успел произнести. – Конар нас предупреждает. Нам приготовили засаду… Надо уйти от озера и пробираться в деревню через буковую рощу».

Мы свернули с тропинки, пробились через кусты, пересекли магистральную дорогу, и шли сперва через лес на запад, а потом – краем поля в сторону деревни.

И теперь Рыбак рассказывал мне о врагах. Враги бывают двух видов. Одни пресмыкаются в кранноне и изо всех сил вредят тем людям, которые, обладая особым даром, стараются приобрести силу и через нее приобщиться к знанию. Они не только пытаются отнять у людей здоровье, сделать их несчастными и невезучими. Они вместо истинной силы предлагают силу ложную, обманывая людей и делая из них армейских солдат и офицеров, или магистратов, или жрецов «глупых» религий. Этих врагов обычно называют фоморами.

Намного сильнее и опаснее фоморов другие враги, которых именуют балорами. Балоры гнездятся в гатуате и стараются препятствовать связи миров – краннона с аннуином. Они не хотят, чтобы охотники за силой становились воинами силы-знания. Ибо чем больше будет истинных воинов, тем малочисленнее и слабосильнее будут они, балоры, и тем тщетнее и бессмысленней будут их усилия подменить истинное знание знанием обманчивым и призрачным и знающую силу – силой бесчувственной, глухой и незрячей.

(3) Мы с юга вступили в буковую рощу и, пройдя через нее, с запада, через калитку, вошли в деревню.

У пруда под орехом Рыбак остановился и некоторое время что-то старательно объяснял, обращаясь ко мне на том галльском наречии, на котором я ни слова не понимал. А потом, как бы опомнившись, повел меня к своей хижине.

Я впервые вошел в нее.

X. Я уже вспоминал, что это было единственное круглое здание в деревне и что это была мазанка.

Внутри было душно и сыро. И было темно, потому как Рыбак прикрыл за нами входную дверь, а отверстие в потолке в центре жилища было слишком узким.