Да, подумал Панин, литературная премия за столь изысканный сюжет гарантирована. Однако он отвлекся, а нужно было искать что-нибудь о других измерениях.

– Товарищ Сталин, служащие германского посольства в Москве, разумеется под видом отпуска, массово покидают нашу страну. Кроме того, из посольства вывозятся наличные ценности и документация. Расположенные при посольстве печи для сжигания мусора, точнее, секретной литературы, пускают дым днем и ночью без перерыва.

– О чем это говорит, товарищ Голиков?

– С учетом других, ранее доложенных вам фактов это может свидетельствовать о готовящемся на нашу страну нападении, или же… Можно ли говорить далее, товарищ Сталин?

– Правильно, не нужно, товарищ Голиков. Вы хотели сказать, что наш партнер, с которым заключен Пакт о ненападении, раскрыл наши планы?

– Именно так, товарищ Сталин.

– Что у вас еще?

– Пока все, товарищ Сталин.

– До свидания, товарищ генерал-лейтенант.

– До свидания, товарищ Сталин.

И ровно через минуту:

– Соедините со мной командующего флотом.

– Доброе утро, товарищ Сталин. Слушаю вас.

– Здравствуйте, товарищ Кузнецов. Как идут приготовления?

– С воодушевлением и с перевыполнением плана, товарищ Сталин.

– А как доблестному флоту помогает наша славная промышленность?

– Наркоматы делают все возможное и невозможное для снабжения флота Балтийского и северных морей.

– Вот как раз касательно Балтийского флота я и хотел кое-что уточнить.

– Слушаю, товарищ Сталин.

– В ближайшие часы из порта Ленинграда выйдет пассажирский пароход с членами посольства Германии. До начала нашего плана осталось двое суток, успеет ли за это время данный пароход достигнуть немецких портов?

– Думаю, нет, товарищ Сталин, не успеет, если, конечно, не брать в расчет Восточную Пруссию.

– Правильно, не стоит, товарищ Кузнецов, для Пруссии у нас имеются «КВ-2». И все же считаю, крыс, которые бегут с корабля, не нужно сильно беречь.

– Понял вас, товарищ Сталин. Тем не менее необходимо учесть – подводные лодки будут у нас очень загружены работой. Как ваше мнение насчет использования крейсера «Киров», тем более что экипажу не следует отказывать в возможности попрактиковаться в стрельбе по крупной надводной цели.

– Не есть ли применение одного из наших лучших кораблей в данном случае излишество, не соответствующее моменту, а, товарищ Кузнецов?

– Вы правы, товарищ Сталин, пушка по воробьям – не наш метод. Да и лишнее заблаговременное движение большой боевой единицы может насторожить тех, кого не надо. Для задания хватит торпедных катеров понравившейся вам марки «Д-3».

– Правильно учитываете партийную критику, товарищ Кузнецов. Торпедных катеров у нас, как помнится, триста десять штук…

– Верно, товарищ Сталин.

– …и отвлечение двух-четырех для специального задания не ослабит правый фланг сухопутных армий. Так, товарищ Кузнецов?

– Конечно, товарищ Сталин.

И от ветра с востока пригнулись стога,

Жмется к скалам отара.

Ось земную мы сдвинули без рычага,

Изменив направленье удара.

Не ругайтесь, когда не на месте закат,

Судный день – это сказки для старших.

Просто Землю вращают, куда захотят,

Наши сменные роты на марше.

Владимир Высоцкий

Нет, не в пятницу, тринадцатого, а тринадцатого, в воскресенье, ранним утречком тысяча девятьсот сорок первого года, зависнувшее в неопределенности событие сдвинулось. Для большинства несведущих и лишенных политического чутья это явилось неожиданностью, они не видели и не ощутили ранее, как нарастающий ком причин спрессованной лавины будущего тихонечко прокатился по ним, взбираясь в свою верхнюю точку, эдакая скромная комета, подкрадывающаяся к Солнцу, чтобы рвануть вокруг него, распушив хвост, перечеркивающий небо. Но для сколь многих это событие явилось апофеозом ожидания, мгновением счастья, когда можно было победно оглянуться вокруг и сказать: «Вот видите, что я знал? Понимаете, к чему готовился сам и вас, неразумных, неоперившихся, готовил? А смогли бы вы так, знать об этом и не сказать, не намекнуть?» Да, только за счастье такого момента не жалко жизнь положить. Ведь дождались, смогли сохранить в секрете, не помешало ничто, обманули судьбу-злодейку. Мгновенный сброс многомесячного напряжения: выстрел катапульты, на которую намотаны, навиты вместо конского волоса собственные нервы, завязанные узлами, взведенные так загодя, так далеко, утончившиеся до паутинок и вот-вот готовые порваться, взвизгнуть лопнувшими струнами, и тогда все зазря. Уж нам-то это знакомо, и совсем не теоретически. Это у нас, а не у них топор рубанул по взведенной баллисте… Помните, когда застонала она, не сумев выстрелить, рубя собственными полопавшимися, рассеченными нервами по своим; уронив едва подпрыгнувшее заряженное заранее ядро на себя и разламываясь под его тяжестью на части? Помните? Тысячи тысяч растерянных пленных, с оружием сдавшихся на границе; летчиков, кусающих локти и плачущих возле верениц пылающих стогами самолетов, – как много их было, крыло у крыла; танкистов, напрасно мечущихся по станции в ожидании своих танков, так старательно закрепленных на платформах там, за тысячу километров и недель отсюда, – и так и не дождаться, и так и не узнать им, как ткнулись, тормознули эти платформы в развороченные бомбой рельсы и совсем, совсем недалеко, если бы знать – пешком, пехом дойти… Помните? Командиров с серыми лицами, кусающих губы перед распахнутыми распечатанными сейфами и жгущих секретные приказы, потому что нельзя их теперь выполнить, и нельзя оставить, потому что это – оправдание, полное-полное оправдание-алиби для тех счастливчиков, чьи танковые клинья обходят справа и слева, и надо успеть сжечь, а потом уже спокойно, в суматохе, геройски умирать, потому что нет смысла жить, потерпев такое фиаско, однозначно умирать, потому что нет даже окопов и некогда их рыть, а значит, умирать еще и из солидарности с подчиненными, и потому плен не страшен – все одно… Помните? Двадцать второе июня, четыре часа утра? Когда бомбардировщики накрыли сверху истребители и летающие тягачи, и остались двадцатиместные планеры и растерянные десантники возле них, и другие десантники, испытанные парни, не раз и не два игравшие со смертью и высотой в прятки, а теперь смахивающие слезы, потому что надо было бросать, резать напоследок, дабы врагу не достались, бесценные только вчера и только намедни заботливо уложенные парашюты, и снова уходить пехом, да не просто пехом, а без карты, по компасу, потому что есть карта, да не той она местности, насмешка она теперь, анекдот, а не карта, и сжечь ее надо за ненадобностью… Помните? А потом… Вставайте братья, снаряды есть, да бойцы убиты! Только нет даже снарядов, у буржуинов они уже, вместе с вареньем и печеньем, и землицей родной.