У Тибо не выходили из головы последние слова Аньес. Она сказала, что Жослен одновременно и любил, и ненавидел Ариану и что он взял ее «в свой дом». Но в какой? В дом сенешаля на улице Святого Стефана, в замок Монфор в семи или восьми лье от Акры, который выпросила для него Аньес у Бодуэна, или же во дворец наместника в самой Акре, ключи от которой он так радостно поднес Саладину едва ли не на следующий день после хаттинской трагедии?

Поразмыслив, Тибо, хорошо знавший человека, который дал ему жизнь, склонился к тому, что это все-таки был Монфор. Ему уже доводилось видеть эту угрюмую крепость, построенную в центральной части Галилеи, к дикой и труднодоступной местности. Для того чтобы надежно заточить человека, которого «любишь и ненавидишь одновременно», лучше места не придумаешь, потому что никакая помощь туда не доберется. Вполне возможно, и даже скорее всего так оно и было, что к этому времени замок перешел в руки какого-нибудь эмира, поскольку Саладин успел захватить всю Галилею. В таком случае прекрасная армянка — если допустить, что она еще жива! — оказалась во власти араба, ее отдали в его гарем, а может, и того хуже... Одному Богу известно, что с ней случилось! И все же Тибо на всякий случай решил как следует осмотреть иерусалимский дом Жослена. Он знал этот дом, не раз приходил туда с Бодуэном в те времена, когда королевством правил Амальрик и когда дом сенешаля принадлежал Милону де Планси, второму мужу Стефании де Милли, убитому в Рождество 1174 года в одном из переулков Акры подручным графа Триполитанского. У Милона был младший брат, тоже давно умерший. Тибо с ним дружил и довольно часто навещал во время болезни, которая его и унесла.

Добравшись до этого дома, молодой человек увидел, что дверь в огораживающей внутренний двор стене без окон открыта нараспашку, и толпа людей с жалкими пожитками втискивается туда, несмотря на то, что Хода — черный, как ночь, и могучий эфиопский раб, которого Жослен купил после своего возвращения из плена, очень дорого за него заплатив и сделав своим доверенным лицом, — изо всех сил старается их остановить. Должно быть, хозяин, уезжая в Акру, поручил ему сторожить дом. Хода был очень высокого роста и выглядел внушительно, но при таких обстоятельствах он не мог противостоять напору толпы несчастных, которым не терпелось найти место для ночлега и пропитание и позабыть о своем страхе. Эти люди пришли из Иерихона, город был полон беженцев, которых принимали не везде, но, как правило, двери домов знати широко перед ними распахивались: в тяжелые времена всеми движет милосердие. Разве можно не впустить христиан в дом, который завтра, может быть, захватит враг?

Однако Хода, казалось, придерживался другого мнения. Ему велели сторожить дом, — он его сторожил и ничего больше знать не желал. Сейчас он вел переговоры с какой-то дамой, — Тибо была видна только ее голова под синим покрывалом, перехваченным резным серебряным обручем. И тут он услышал громкий, властный голос этой женщины:

— Эти несчастные измождены, они совершенно выбились из сил и нуждаются в помощи. Ты должен их впустить, потому что таков приказ прево, господина Балиана д'Ибелина!

Тибо достаточно было услышать этот голос, чтобы сердце у него забилось сильнее. Он легко раздвинул толпу широкими плечами и оказался рядом с Изабеллой.

— Ваше желание будет исполнено, благородная дама, не то этому человеку придется узнать, что бывает с теми, кто отказывается повиноваться правителю.

О, каким прекрасным, каким чудесным светом засияли большие синие глаза молодой женщины, когда она узнала Тибо! Она потянулась было к нему, но сдержала свой порыв: излияния чувств неуместны были в присутствии этого злобного сторожевого пса, к тому же начавшего ворчать:

— У Ходы только один хозяин, и он велел смотреть за его домом. Никаких других он не знает!

— Ну, так придется тебе их узнать, — ответил Тибо, выхватил меч и приставив его острие к горлу раба. — Или ты сейчас же впустишь этих людей, или...

Хода, несомненно, прочел в устремленном на него холодном, сером, неумолимом взгляде свой смертный приговор, но все же попытался еще сопротивляться:

— А что скажет хозяин, когда вернется? Вспомни, господин, он ведь бывает очень жестоким!

— Можешь не сомневаться — не таким жестоким, как я. Кроме того, я не думаю, что твой хозяин когда-нибудь сюда вернется. Таким образом, я становлюсь его наследником, потому что я — его сын! Так что отдай мне ключи и впусти нас!

Эфиоп повиновался. Сняв со своего пояса связку ключей, он с глубоким поклоном вручил ее Тибо и посторонился. Тибо сунул меч в ножны и, трепеща от удовольствия, но стараясь этого не показывать, подал Изабелле руку, чтобы она могла на нее опереться, и повел ее во двор, куда следом за ними потянулись беженцы. Мужчины, женщины, дети, старики с радостными криками и благословениями заполнили комнаты первого этажа. Женщины даже потянулись целовать руки Тибо, а тот, перед тем как полностью насладиться блаженством, на несколько мгновений подаренному ему случаем, прокричал:

— Здоровые мужчины, когда немного отдохнут, должны отправиться в цитадель и поступить в распоряжение господина Балиана! Опасность, от которой вы бежали, приближается и сюда, и нам потребуются мужские руки.

— А наши чем плохи? — бросила ему красивая девушка с дерзким взглядом, даже не пытаясь скрыть от рыцаря, что он ей приглянулся. — Мы тоже можем пригодиться: подносить камни, кипятить масло, подбирать стрелы, ухаживать за ранеными...

— Мы с благодарностью примем любую помощь добровольцев! — ответил он с улыбкой и, продолжая улыбаться, повернулся к Изабелле.

Но та уже склонилась над лишившейся чувств беременной женщиной. Только сейчас Тибо увидел, что Изабелла пришла не одна, как ему показалось вначале, — ее сопровождали три служанки с корзинами, полными корпии, бинтов, бальзамов, масел, словом, всего того, что может понадобиться для оказания первой помощи. Одной из них была толстуха Евфимия, она принесла хлеб и вино, которые тут же и принялась раздавать.

Продолжая умело, — чему Тибо немало удивился, — оказывать помощь женщине, Изабелла отдавала приказы: натаскать воды из колодца, принести соломы, устроить по возможности удобные спальные места для самых обессиленных. Внезапно она подняла голову и посмотрела на Тибо.

— Займитесь чем-нибудь полезным, друг мой! Надо накормить всех этих людей, должны же здесь быть какие-то запасы!

Тибо знаком подозвал Ходу и спросил у него, где может находиться еда; раб в ответ молча и обреченно махнул рукой, показывая на дверь, за которой начиналась лестница. Дверь была, разумеется, заперта на ключ. Изабелла велела отдать ей ключи и проговорила:

— Я пойду с вами. Мне надо посмотреть, что там!

Лестница ничем не отличалась от всех других лестниц, ведущих в подвалы: крутая и скользкая, особенно для принцессы в тонких башмачках, и потому Изабелле, спускаясь, пришлось опереться на Тибо. Мало того — она была до того неудобной, что, несмотря на поддержку спутника, она едва не упала, но тот ее подхватил, и, добравшись до нижней ступеньки, они оказались друг у друга в объятиях. От соприкосновения с ее телом у Тибо помутился разум. Синее льняное платье Изабеллы, того же оттенка, что и ее глаза, должно быть, запылилось и испачкалось, но от Изабеллы исходило дивное благоухание розы и жасмина. Стан восемнадцатилетней женщины пленял дивными округлостями, которых только что коснулись нетерпеливые руки Тибо. Изабелла инстинктивно ответила на обжигающий поцелуй слишком долго сдерживаемой страсти, не переставая шептать «нет... нет...», с каждым разом произнося эти слова все более неуверенно.