вытончив и без того тонкие губы. — Как ты есть студент… — продолжал Дед. — Первые горновые — это наш золотой фонд, — он поднял корявый палец. — Кадры наши гвардейские, — добавил значительно. — Годами у горна люди работают, опыта набираются, чтобы заслужить такую честь. — Дед важно развалился на стуле. — Годами! Григорьев, помню, ко мне присылал ставить к горну студентов, а то, бывало, и только окончивших инженеров, вот и Середина присылал. Месяца через три я переводил их в первые. Не всех! У кого в голове посветлее. Понял?

— Понял… — машинально ответил Андронов, все еще никак не приходя в себя.

— Ты у нас тоже студент. Можно сказать, свой человек теперь есть у нас в институте, можно сказать, с нашего коллектива представитель… Э-э-э… — затянул Дед, как всегда в те моменты, когда требовалось какое-то уточнение. — Я хочу сказать, неофициальный представитель…

— Я в институт не хожу, бросить решил, — честно признался Андронов.

— Институт бросить? — удивился Дед, хотя знал, что Андронов не ходит на занятия.

— Забыли вы, говорил я вам, — напомнил Андронов.

— Разве упомнишь всякую ерунду, какую ты говорил? — Дед насупился, почему-то пнул ногой каску со сложенными в нее рукавицами, стоявшую подле, и тяжело, будто сочувствуя Андронову, вздохнул. — Придется возвернуться… — проговорил он. — Возвернуться придется! — повторил и уставился на Андронова озабоченным взглядом глубоко утопленных глаз. — Я уже начальству доложил о твоем выдвижении. Приказ готовится. Понял?

Виктор вынужден был кивнуть, но ничего не сказал.

— Вечером подхватывайся в институт. И чтоб я тебя по ресторанам не видал. Профессору Зубову позвоню, обратно он тебя зачислит, будь спокоен.

Профессор Зубов, бывший директор завода, а в прошлом начальник доменного цеха, всем было известно, хорошо знал и уважал Деда. Однако до официального исключения еще не дошло, иметь же дело с ректором по поводу прогулов Андронову никак не улыбалось, и он сказал:

— Не надо, Василий Леонтьевич, профессору звонить, я сам с головой.

— Тоже правильно, — согласился Дед. — Идите, опосля еще поговорим.

Андронов и Василий согласно поднялись. У двери Василий обернулся, спросил, сохраняя строгость на лице:

— Завтра с чего начнем: с внутренних или с международных?

Дед окинул его хмурым взглядом, привалился грудью к столу, отвернулся.

— Как вас понять, Василий Леонтьевич? — спросил озадаченный Васька. — Ждать решения или можно удаляться?

— Удаляйся… — буркнул Дед.

После Дедовой науки, когда направлялись в душевую, Василий с опаской оглянулся, не следует ли за ним вездесущий Дед, и сказал:

— Слеза меня прошибла, до того душевно он говорил…

— Тебя?.. — удивился Виктор.

— Что же, я не человек, что ли? — обиделся Василий.

XVI

Вечером открыл высоким гостям дверь сам именинник в иссиня-черной, цвета воронова крыла паре, с колодками орденов и знаком лауреата Государственной премии, при галстуке, но почему-то в выпущенной поверх брюк, вылезавшей из-под пиджака и достигавшей колен белоснежной сорочке. Гости толпились в прихожей, покряхтывали, приглаживали волосы. Вошла в квартиру с кошелкой в руках супруга Деда Мария Андреевна.

— Что с тобой, Вась? — поздоровавшись с гостями и увидев спущенную по колена сорочку, ахнула она. — Успел уже приложиться…

— В своей же квартире, — попытался защитить друга Черненко, — как удобнее… Тем более, можно сказать, свой день.

— Ты что меня срамишь перед людями? — рассердился Василий Леонтьевич. — Ну и что, если бы я и приложился? Какой тут грех? Валентин правильно говорит: мой день.

— Да ты на себя взгляни! — возмутилась Мария Андреевна. — Можно сказать, весь цвет к тебе пожаловал, а ты… Взгляни!

Дед нагнул голову, осмотрел себя, увидел у колен рубаху и спокойно сказал:

— Ну и что? Корреспондент приезжал фотографировать…

— В таком-то виде? — чуть не плача, воскликнула Мария Андреевна.

— А в каком еще? До грудей, до грудей надо было представиться, пойми ты. Ну вот, по сих пор, — Василий Леонтьевич для наглядности обеими ладонями резанул себя по животу. — Дальше-то хоть в кальсонах стой, хоть напрочь без порток, фотоаппарату не видать… Забыл я с ей справиться…

— Лень тебе было рубаху заправить! Ты посмотри на гостей, кто тут собрался.

— Ну и что? Все мужики, — упрямился Дед, заново оглядывая гостей. — Мужского полу все, они еще не такое видали. Проходите, товарищи, — сказал Дед. — Я сейчас, моментом это обмундирование скину…

— Как это — скинешь? Ты что, гостей встречаешь или в баню собрался? — воскликнула Мария Андреевна.

— Опять нехорошо! — с досадой сказал Дед. — Как юбилей, так деваться некуда… Идите, идите в залу, а я тут на свободе с етой рубахой разберусь, шьют, как на сумасшедших, будто для смирения, того гляди в ей запутаешься…

Гости, тесня друг друга, весело переговариваясь, прошли в комнату с березовым лесом по стенам и принялись складывать кульки и свертки на стол, устланный дорогой ковровой скатертью. Появился Дед во всем блеске своего парадного костюма, на этот раз с заправленной в брюки, топорщившейся на груди сорочкой, сел во главе стола. Глубоко посаженные глаза, мохнатые брови, крупная посеребренная сединой голова, пиджак, цветом похожий на фрак, лауреатский значок Государственной премии — ни дать ни взять дирижер какого-нибудь знаменитого симфонического оркестра. Разговоры в комнате стихли, живописная внешность Деда произвела впечатление.

— Э-э-э… — начал Дед, оглядывая гостей, — будто не узнаете… Взгляд какой-то осторожный, будто на покойника… А мне еще пожить охота… — Дед помолчал и со значением произнес: — На пенсии заслуженной пожить охота…

Он опять оглядел всех по очереди. «Треугольник», разместившийся рядком против Деда, поскучнел. Взгляды опустились долу и лица обрели постное выражение. «Хитер, старик, — думал Середин, смиренно сидя с правого фланга «треугольника», — делает вид, что ничего не понимает. Вот так весь вечер будем в прятки играть…» Уговоры Деда подождать с пенсией всегда начинались после речей и тостов, но и сообщить о проводе на пенсию тоже следовало под конец торжества. Нарушать годами сложившийся порядок было нельзя.

— Э-э-э… — опять едко затянул Дед. — Как там в Болгарии? Кто сегодня газеты читал? Э-э-э… Наш дипломат, говорят, туда отбыл… Э-э-э…

— Нашел когда политикой гостей занимать, — сказала вошедшая с белоснежной скатертью в руках Мария Андреевна. — Не можешь без газет и дня прожить, привязался к им, как репей… Отдохнуть дай газетам!

— Он, Мария Андреевна, не о газетах, — сказал Черненко. — От другого совсем Василий Леонтьевич покоя не знает…

Дед важно развалился на стуле, подобрал больную ногу, вытянул по полу здоровую и сказал:

— Ты, Валентин, правильно понимаешь… — И принялся внимательно оглядывать «треугольник» и почему-то с укоризной покачивать головой. — Да-а… — протянул он, — воспитал Сашку на свою голову… Вот какой «благодарностью» платит; молчал до последней минуты, ничего мне не говорил, что опять уезжает. Вчера, поздно вечером говорит: «Уезжаю». А я ему отвечаю: