Для восприимчивых иностранцев уйти от всего этого можно тремя путями: проникнувшись цинизмом, соучастием или же сочувствием. Большинство из них используют эти пути комбинированно.

Вот основные положения из доклада, представленного мной официальным лицам Госдепартамента. Просматривая теперь эти выдержки, я лучше понимаю, чем тогда, почему докладу не нашлось подходящего места в государственном архиве. Однако факт остается фактом, что описанные мной в результате поездки замечания не устраивали Госдепартамент (каким он был в то время и с какими задачами сталкивался), в связи с чем их не приняли во внимание. Для меня же это было логическим подтверждением вывода о бесполезности моей официальной карьеры в Вашингтоне и правильности решения о переходе к другой деятельности, позволившей мне более глубоко и безапелляционно анализировать события и делать выводы, отношение к которым более терпимо и снисходительно.

Полагаю, к вышесказанному следует добавить, чтобы избежать ложного впечатления: отмеченные мной трагические элементы латиноамериканской цивилизации вселили в меня убежденность в лучшем будущем человечества, хотя это и может показаться странным. Дело в том, что человеческое существование, по сути дела, трагично повсеместно, только в Латинской Америке оно имеет свои особые черты, может быть, даже менее опасные и в определенной степени менее апокалиптические. Ведь и в других местах человеческий эгоизм – демонический, анархический и распущенный – вмешивается в людские дела и определяет их поведение. Я не уверен, что характерные для Латинской Америки спонтанность, несдержанность и горлодерство не проявляются у европейцев и англосаксов, видимо, только в более замаскированном и извращенном виде. В то же время Латинская Америка – единственный в мире континент, где человек остается человеческим существом, где нет ядерного оружия, и никто не думает о его разработке, где сохраняется огромный запас заповедей, познаний и обычаев, выпестованных в христианском мире и направленных на единение человека с Богом и создание цивилизованных условий существования. Этот континент окажется однажды последним хранилищем и депозитарием человеческих христианских ценностей, которые на европейской прародине и в Северной Америке в результате пресыщения, заорганизованное™ и ослепления страхом и амбициями оказались выброшенными на свалку.

* * *

За весь мой период правительственной карьеры, вплоть до июня 1950 года, я не был связан с решениями, принимавшимися по Корее. Самые важные и существенные вопросы решались военными, если же в какой-то степени требовалось участие Госдепартамента, то я на такие совещания не привлекался.

Вывод американских войск из Кореи в начале 1949 года меня не обеспокоил. У меня сложилось впечатление, что эти войска, обремененные непомерно раздутыми тылами, имуществом и обслуживающим персоналом по пентагоновским меркам того времени, не представляли собой реальной боевой силы, так что в случае внезапного начала боевых действий были бы обузой, а не реальной помощью. Более того, во время моей поездки в Японию в 1948 году высокопоставленные офицеры ВВС заверили меня, что сухопутные войска в Корее и не нужны, так как авиация, дислоцирующаяся на Окинаве, контролирует обстановку там, располагая мощными стратегическими бомбардировщиками. В действительности же тремя годами позже это хвастовство сыграло злую шутку, когда на Корейском полуострове были развязаны боевые действия.

В конце мая и начале июня 1950 года те из нас, кто имел отношение к русским делам, отметили на основе поступавшей ежедневно обширной информации, что где-то на земном шаре вооруженные силы некоторых коммунистических держав стали готовиться к активным действиям. Тщательный анализ положения дел в самой России показывал (и это нас успокаивало), что это не относится к советским вооруженным силам. Стало быть, речь шла о режимах советских сателлитов, но каких именно? Эксперты, собравшись вместе, стали исследовать весь советский блок. И наконец дошла очередь до Кореи. Чтобы получить достоверную информацию о военном положении в стране, нам пришлось обратиться в военную администрацию в Японии и Пентагон в Вашингтоне. Полученная же от них информация гласила, что коммунистические силы там вряд ли начнут какие-либо военные действия, поскольку вооруженные силы Южной Кореи хорошо вооружены, оснащены и обучены и значительно превосходят силы Северной Кореи. Наша задача, как нам сказали, заключалась в том, чтобы, как раз наоборот, удержать южнокорейцев от применения силы для решения противоречий с северной стороной. Не имея оснований для сомнений в такой оценке, мы перешли к другим вопросам, но в конце концов все же пришли к выводу, что именно там и было самое подходящее место для нападения. На этом мы, полностью расстроившись, и закончили наши исследования.

Я должен был определить срок окончания своей работы в правительстве и отбытия из Вашингтона на конец июня. В субботу, 24 июня, я выехал на свою ферму вместе с Аннелизой и возвратился в Вашингтон после обеда в воскресенье. На ферме у меня нет телефона, не получил я и воскресных газет. Поэтому только по возвращении в Вашингтон из газет узнал о начале военных действий в Корее. Никто не подумал сообщить мне о событиях, видимо, в этом не было необходимости, но мне представлялось, что генералу Маршаллу все же следовало бы это сделать.

Прибыв в Госдепартамент, я узнал, что госсекретарь проводит совещание с Филом Джессапом, Дином Раском и Доком Мэтьюсом. Я узнал, что они в течение дня через Совет безопасности пытались получить резолюцию ООН с призывом ко всем ее членам не поддерживать вооруженные силы Северной Кореи и принять меры к остановке агрессии. Теперь же они ожидали, какой будет реакция американского правительства.

С самого начала мне было ясно, что необходимо срочно остановить всеми средствами продвижение северокорейских войск на юг с последующим выводом их из южной части полуострова. Эту позицию я и отстаивал в тот день, а также в дискуссиях следующих дней и недель. Воспользовавшись оказией, я поднял вопрос о целесообразности принятия срочных мер для обеспечения безопасности Формозы, чтобы остров не попал в руки коммунистов, иначе в противном случае два этих инцидента, последовавших один за другим, могли бы нанести громадный ущерб нашему престижу и ухудшили бы наши позиции на Дальнем Востоке.

Когда я в то воскресенье возвратился в Госдепартамент, президент находился в воздухе на пути в Вашингтон. Госсекретарь выехал в 6.15 вечера, чтобы встретить его в аэропорту. Была достигнута предварительная договоренность, что госсекретарь с некоторыми руководителями департамента отправится вместе с президентом и небольшой группой военных в его резиденцию на ужин. Мне сказали, что госсекретарь выразил желание, чтобы и я вошел в состав группы руководства, направлявшейся на встречу с президентом. Однако когда настало время выезда, мне передали, что по непонятным причинам мою фамилию не включили в список, переданный в Белый дом, и состав группы вообще сокращен. Ужин имел свои последствия: группа руководства Госдепартамента все последовавшие дни занималась выработкой решения по сложившейся ситуации. В связи с этим автоматически получилось так, что, принимая участие в совещаниях, проходивших в Госдепартаменте, я не участвовал в переговорах в Белом доме. Тем не менее госсекретарь попросил меня отложить мой уход со службы в связи с корейским кризисом, на что я с удовольствием согласился.