— Твой дядя, император, так беспомощен и неловок в жизни, что вызывает сочувствие и желание его поддержать. Я знаю, что он ни к чему не способен, кроме научных трудов, но здесь он по крайней мере чего-то достиг.

Слова «ни к чему не способен» усыпили бдительность Калигулы.

Клавдий Цезарь временами выказывал в свойственной ему неловкой манере благодарность Каллисту, и тот знал, что на «потом» у него в запасе есть заступник.

Второй опорой была тайная помощь семьям пострадавших. Он часто предупреждал жертву об опасности, если таковая ему самому не грозила, и пытался спасти состояние для семьи несчастного всеми возможными путями. Копии анонимных писем Каллист заботливо припрятывал в своем отдаленном имении: они должны были «потом» спасти его жизнь и состояние.

В последнее время появилась возможность выстроить еще одну опору, но Каллист не был уверен в ее прочности. Речь шла о Нимфидии, его дочери. Несколько месяцев назад девушке исполнилось четырнадцать лет, и Калигула настоял на том, чтобы отец представил ее во дворце. Нимфидия не отличалась красотой, но была хорошо сложена и умна. Император похвалил ее, и Каллист никак не мог решить, переживет ли он с семьей эру императора легче, если Нимфидия станет его любовницей. Каллист любил дочь, однако обладал достаточно трезвым умом и понимал, что не сможет препятствовать желанию Калигулы, если таковое появится. Но при необходимости он мог разжечь это желание, только не знал, принесет ли это пользу «потом».

Каллист собрался с силами и отодвинул тревожные мысли в сторону. За окном лил весенний дождь, различимый через северные окна храм Юпитера Капитолийского сейчас скрывала серая завеса. Секретарь со вздохом достал список имен одиноких римских богачей. В это время дня его обычно не тревожили, в случае же неожиданного появления императора надежный слуга должен был предупредить Каллиста.

Он взял чистый свиток папируса, раскрыл и обмакнул каламий[9]в бронзовую чернильницу.

Корнелий Кальвий жил на окраине города. В последнее время он был занят тем, что разбирал свою разросшуюся библиотеку. Раньше он хотел передать ее Сабину, но, поскольку тот отправился служить в Эфес, Кальвий решил все еще раз обдумать.

— Не понимаю, что случилось с племянником, — вслух рассуждал он. — Вырос в окружении книг, уже ребенком познакомился с самыми известными поэтами и вдруг бросился в объятия Марса, будто все это ничего не значит.

Слуга Диотимий, который помогал ему разбирать свитки, ученый, так же, как и Кальвий, умудренный годами человек, задумчиво погладил бороду:

— Я бы сказал, что как раз потому, что Сабин вырос среди книг, его потянуло в другую сторону. Молодые люди стремятся испробовать жизнь во всех ее проявлениях, посмотреть, что есть вокруг. Поверь мне, господин, Сабин вернется к книгам.

Кальвий покачал уже почти полностью облысевшей головой.

— С ним все так запутано! Он прислал несколько писем, и ни в одном из них не чувствуется восторга от военной жизни. Племянник просто умалчивает об этом, подробно рассказывая о своеобразии Эфеса, храме Артемиды и тех, кто еще его посещает. Причем делает это так искусно, что у меня возникло подозрение, а не переписаны ли строки у Геродота. Но нет, как выяснилось, я ошибался.

Кальвий вздохнул, отодвинув в сторону пыльный свиток. Он не упомянул о недавнем признании Сабина в том, что любовь обращается с ним как с непослушным рабом, которого временами приходится пороть. Так было написано в письме, но это могло быть и шуткой.

— Давай закончим, не могу больше дышать книжной пылью, — предложил Кальвий.

Тут в дверь вошел управляющий:

— Для тебя только что принесли письмо, господин.

— Откуда пришел посыльный?

— Это был поденщик, он сказал только, что получил поручение от какого-то незнакомца.

Кальвий кивнул и удалился со свитком в свои покои. Там он сломал печать и прочел:

«Достопочтенный Корнелий Кальвий! Друг, желающий тебе добра, настоятельно рекомендует покинуть Рим в ближайшее время. Твоя жизнь в опасности, которая исходит сверху. Ты ученый человек, и я могу напомнить строки Овидия, который так описал твое нынешнее состояние: „Pendere filo“. Да, жизнь твоя действительно висит на шелковой нити, поэтому позаботься о том, чтобы преторианцы нашли дом пустым. Сразу же уничтожь это письмо!»

Кальвий перевернул свиток. Дешевый папирус и печать ничего не говорили об авторе. Ошибки в письме отсутствовали, и написано оно было ровным беглым почерком.

Кальвий озадаченно покачал головой. Опасность, которая исходит сверху? К тому же намек на преторианцев. Это могло указывать только на императора и сенат. Но его не в чем было упрекнуть, ни в одной мелочи.

Кальвий не принимал участия в политической жизни, но и от него не укрылось, что в последнее время участились процессы по делам об оскорблении величия, и часто они касались людей, которых он хорошо знал и не мог поверить в их виновность. Как убежденный стоик, Кальвий сохранял спокойствие, но он хотел знать, что происходит, и решил обратиться за разъяснениями к своему родственнику Бальбию, сенатору.

Через два дня они встретились. Вид у Бальбия был затравленный, и он несколько раз спросил носильщиков, действительно ли за ними никто не шел. Когда-то он быстро соображал и так же быстро говорил. Необдуманное высказывание едва не стоило ему жизни во времена Тиберия, с тех пор Бальбий стал сверхосторожным.

Когда Кальвий передал ему в руки послание, тот, окинув его быстрым взглядом, в страхе выронил, будто обжег пальцы. Сенатор оглянулся и спросил шепотом:

— Ты доверяешь рабам? Нас никто не услышит?

— Если будешь говорить тихо, никто. Итак, что это значит?

— Я уже видел несколько подобных писем. Никто не знает, откуда их доставляют, но автор должен быть хорошо информирован, поскольку никогда не ошибается. Я знаю двоих, кто не послушался его совета и оказался на Гемониевых ступенях.

— Но в моем случае это должно быть ошибкой! Я не общаюсь ни с одним политиком, ни в чем не участвую. Время моего сенаторства давно позади: после смерти Августа я добровольно оставил службу. В чем меня можно упрекнуть?

— Ты богат, Кальвий, — сказал сенатор.

Кальвий засмеялся:

— И это преступление?

— Для Калигулы — да…

Бальбий сам испугался своих слов и тут же добавил:

— Забудь, что я сказал, и воспользуйся советом. Поезжай под вымышленным именем куда-нибудь подальше от Рима, и оставайся там, пока воздух здесь не станет чище. Я и многие другие надеемся, что ждать уже недолго.

— Я подумаю, — ответил Кальвий, по-прежнему оставаясь спокойным.

— Не раздумывай долго, Фортуна в последние дни стала особенно капризной.