Мария Валентиновна вошла в его жизнь именно тогда, когда его гастрольная деятельность все больше приобретала черты постоянного образа жизни… Она… разделила артистическое кочевье Шаляпина, вовсе для нее непривычное: в переездах, на репетициях, на спектаклях, в капризах и болезнях, радостях и неудачах — она всегда рядом. Она приняла его и его жизнь такими, какими их узнала».

Иола Игнатьевна оставалась Шаляпину надежным другом. Об этом свидетельствует многолетняя переписка на русском и итальянском языках. В Москву летят письма Шаляпина на бланках американских, европейских отелей. Дом на Новинском — семейная крепость. Здесь все устойчиво, стабильно, прочно.

Недалеко от дома Шаляпиных жила семья композитора Михаила Акимовича Слонова, с которым певца познакомил Рахманинов. Шаляпин и Слонов с первой встречи прониклись друг к другу симпатией и уже в 1903 году вместе совершили большую морскую поездку в Африку. Композитор, либреттист, автор переводных текстов многих вокальных произведений, Слонов стал другом Федора Ивановича, помощником и творческим единомышленником. Он посвятил певцу два своих лучших романса — «Ах ты, солнце, солнце красное» и «Прощальное слово». Шаляпин часто включал их в концертный репертуар. Со Слоновым работал певец над первыми грамзаписями 1902 года: в обработке Михаила Акимовича он выпустил пластинки «Ноченька» и «Ах ты, солнце, солнце красное».

Сын Михаила Акимовича Юрий, в будущем тоже композитор, — ровесник и друг детей Шаляпиных. Из церковного дома в Кудринском переулке, скромного обиталища Слоновых, рукой подать до Новинского бульвара — стоит лишь пробежать садами за старой церковью бывшего Новинского монастыря, по Девятинскому переулку, мимо водопроводной колонки. Рано лишившийся матери, Юра Слонов бывал здесь чуть ли не ежедневно, всегда ощущая заботу Иолы Игнатьевны. С Федором-младшим Юрий увлеченно занимался фотографией, они вместе ходили на спектакли в Большой театр — в электробудке для них всегда находились места.

Бывая в Москве наездами, Шаляпин теперь реже видится с друзьями и особенно ценит общение с ними. Когда появлялся Федор Иванович, жизнь в доме преображалась, царило приподнятое настроение, звенел телефон, хлопала входная дверь, толпились разного рода посыльные, чиновники, торговцы. С Ф. Ф. Кенеманом певец запирался в зале работать над предстоящим концертом. Приходили молчаливый Серов, всегда оживленный Коровин; беседовали в кабинете Федора Ивановича, в столовой за обедом, который незаметно, в шумных беседах переходил в ужин. Если же вечером Шаляпин выступал, то отметить успех по старому московскому обычаю отправлялись в «Эрмитаж» или «Метрополь», а уж оттуда домой, играли в бильярд, пели, засиживались, бывало, до утра.

Иногда после разъезда гостей дети слышали у дверей своей спальни осторожные шаги отца. Кто-нибудь просыпался, включал свет — начинались тихие ночные разговоры. Федор Иванович рассказывал детям сказки, увлекался, жестикулировал. На шум приходила встревоженная Иола Игнатьевна и восстанавливала порядок.

Общение с друзьями, домочадцами — прекрасная разрядка после тяжелого напряжения и высокого художественного взлета, которым обычно отличался каждый шаляпинский спектакль. Зато самыми трудными днями для семьи, вспоминает Ирина Федоровна, были те, которые предшествовали ответственным выступлениям певца. Тогда решительно все обитатели дома считали за благо не попадаться Федору Ивановичу на глаза.

Однажды певцу показалось, что он не в голосе и потому надо немедленно отменить «Бориса Годунова». По счастью, сообщить об этом в режиссерское управление Большого театра оказалось некому: секретарь и друг Федора Ивановича певец Исай Григорьевич Дворищин благоразумно исчез… А к вечеру недомогание как рукой сняло. И, взяв с собой старшую дочь Ирину, в ту пору еще гимназистку-шестиклассницу, Федор Иванович отправился в театр.

«Борис Годунов» шел легко, вдохновенно, в антракте сцену завалили цветами. Но Шаляпин за кулисами опять впал в тоску — в только что завершившемся эпизоде ближний боярин неточно подал реплику. Певец нервно ходит из угла в угол; нарастают раздражение и гнев.

— Не могут двух фраз выучить… Неужели это так трудно? Ну что же мне остается — ругаться? Нельзя, скажут: Шаляпин хам. Завтра во всех газетах сенсация: «Шаляпин скандалист». Значит: терпи, а я так не могу!

Но вот дверь гримерной осторожно отворяется — входят К. А. Коровин, В. А. Гиляровский, критик Ю. С. Сахновский, артист М. И. Шуванов — объятия, поздравления. Шаляпин успокоился, развеселился, и спектакль спасен!

После многочисленных выходов, прорвавшись сквозь кордоны поклонников, артист отправляется домой. Друзья уже здесь. Исай Дворищин привозит из театра цветы, корзины, подношения. В прихожей слышны звонки — после своих спектаклей приезжают актеры И. М. Москвин, Б. С. Борисов, А. А. Менделевия. Теплые объятия, лобзания, приветствия, ужин, тосты…

— Ну, а теперь надо закончить вечер оперой, — провозглашает хозяин дома и, водрузив на плечо графин, ведет шествие вокруг стола: «Ходим мы к Арагве светлой каждый вечер за водой…» За Шаляпиным Москвин, за ним все остальные двинулись по комнатам и снова с пением возвратились в столовую…

1914 год Шаляпин традиционно встречал на Новинском бульваре. В эти январские дни он пел на сцене Большого театра Бориса Годунова и Дона Базилио. Первая партия хорошо знакома публике, вторая создана певцом сравнительно недавно, но сразу покорила москвичей. Один из рецензентов называл шаляпинского Базилио смешным и одновременно жутким. Замечателен был грим, особенно руки Базилио с крючковатыми ощупывающими пальцами — «руки эпохи», как выражался Коровин. Пушкинский Моцарт, как известно, предлагал в минуты печали «откупорить шампанского бутылку иль перечесть „Женитьбу Фигаро“». Рецензент «Рампы и жизни» дает публике еще один совет — «посмотреть Шаляпина в „Севильском цирюльнике“».

В добром настроении, в ожидании нового успеха отправился Шаляпин в Петербург. Выступления в Северной столице — событие. С вечера на Театральной площади в ожидании открытия кассы подъезды Мариинского театра осаждает толпа. Перекупщики билетов предлагают свои услуги. Сделка совершалась в ближайшей подворотне или в закоулках Никольского гостиного двора. «Как известно, легче добиться конституции, чем билета на спектакли Мариинского театра, — острил один из журналистов. — Во всяком случае, и тут и там человек должен отречься от всех удобств жизни и не дремать. Вокруг этого театра орудуют какие-то театральные Лидвали (архитектор Лидваль, скандально известный финансовыми махинациями. — В. Д.), забирающие в свои руки все билеты… За кресло седьмого ряда они теперь спрашивают пятьдесят рублей. Каким образом, однако, билеты на этот спектакль все-таки попали в руки барышников? Ведь билеты не поступали даже в кассу, а заранее были расписаны между постоянными посетителями, — недоумевал журналист. — Неужели и постоянные посетители… все эти великосветские сановные звездоносцы подторговывают театральными билетами?»