Он дождался ее пробуждения и, дрожа от нетерпения, пристроился к ней.

– Подожди, мне нужно сходить в ванную! – попыталась вырваться она.

– Не надо ванной… – необычайно убедительно пробормотал он.

Что-то на нее нашло: она впервые пренебрегла гигиеной и осталась в его жадных руках. Когда его усердие разогрело ее ступу, она уловила тонкий нечистый запах самой себя и брезгливо подумала: «Фу, какая гадость!

Неужели ему это нравится?» Судя по его сосредоточенному сопению, ему это нравилось. Она пыталась оставаться лояльной, но желание ее пропало, и она, уже не думая об удовольствии, мечтала лишь о том, чтобы пахучий сеанс связи завершился как можно быстрее.

«Это до чего же мы так дойдем!» – морщилась она, прислушиваясь к ликующим всхлипываниям своего потного, немытого, как безнадзорная девчонка лона и отчетливо различая исходящий от нее болезненно резвый запах. Едва дождавшись, когда он освободится от груза воздержания, она вырвалась и устремилась в ванную, где обнаружила у себя заметные следы крови. Вернувшись, она сухо велела:

– Иди, мойся!

Когда он появился, она лежала на своей половине, натянув на себя одеяло. Не глядя на него, она неприязненно спросила:

– Тебе что, нравится, когда я такая?

– Ты не представляешь, как это возбуждает… – мягко ответил он.

– А чистая я тебя уже не возбуждаю?

Он забормотал про ее первобытную, дикую, плодородную эссенцию, про ее истинный женский запах, который для него милее всяких духов и отдушек. В ответ она повернулась к нему своенравной спиной. Он тихо прошел к балкону и уселся в кресло.

«Конечно, я сама виновата, что согласилась так рано. Но и он тоже хорош: только об одном и думает! Нет, чтобы сказать: «Наташенька, милая, давай подождем еще пару дней, ведь ты мать наших будущих детей, тебя надо беречь!» Вместо этого ждет не дождется, когда дверцы распахнутся и его, наконец, пригласят войти!» – хмурилась она.

Жениха своего она относила к мужчинам деликатной породы и после полнолуния заплывала к нему в объятия только в новорожденном состоянии. И то, что он про эволюцию луны давно уже все знал, здесь не играло роли – фазы фазами, а жемчужный лунный свет должен быть перламутрово чист и таинственно прозрачен. Она открыла глаза и покосилась в сторону балкона: его слегка откинутая голова с задумчивым профилем выделялась в серо-голубом отблеске невидимого солнца.

«А в чем он, собственно, виноват? – вдруг подумала она. – Между прочим, на свете полно людей, которым нравится сыр с душком. Они едят его и закатывают глаза от удовольствия, тогда как меня тошнит от одного запаха! Так и здесь: то, что для меня пока гадость, для него – деликатес, и в этом наша разница. Ну, разве он виноват, что я его не люблю? В конце концов, это благодаря ему я познала оргазм! Так неужели я стану дуться из-за маленькой прихоти, даже если эта прихоть недостаточно ароматна? Только вот если он и дальше будет искать новые способы возбуждения, то неизвестно, какие открытия меня ждут впереди…»

– Иди ко мне… – позвала она, откидывая одеяло.

Он словно ждал ее слов и, сбрасывая на ходу халат, устремился туда, где на белой постели сияла кремовая сдоба ее тела.

– Противный мальчишка! – надув губки, сказала она, забираясь в его объятия.

– Только нежно, пожалуйста…

Через полчаса он признался, что обнаружив на себе ее кровь, представил, будто он у нее первый и испытал такой восторг, что невозможно передать словами!

– Нравится тебе или нет, но впредь я буду считать себя твоим первым мужчиной! – добавил он не то в шутку, не то всерьез, даже не предполагая, насколько его слова были в определенном смысле близки к истине.

Вот уж, воистину: только влюбленный мужчина не боится выглядеть смешным…

Они весело позавтракали на террасе за тем же столиком, что и вчера. И вот, наконец, она в купальнике цвета линялого апельсина погрузилась в выцветшие воды исторической бухты, чтобы выйти оттуда влажно-глянцевой богиней, с блаженной улыбкой поправляющей мраморными руками волосы.

Она знала, что на нее смотрят – через черные очки и скинув их, тайком и не скрываясь, упирая руки в бока и отводя локти назад: женщины выставляя грудь, мужчины – живот. Знала, что почти двадцать лет ее разглядывают, раздевают и пытаются мысленно делать с ней то, что диктует возбужденное воображение: мужчины опрокидывают на спину, женщины топчут ногами. И лишь единицы восхищаются искренне и почтительно, добавляя к бесполому эстетическому чувству легкую грусть. Знала это давно и прочно и не обращала внимания, заслоняясь от нездорового любопытства царственным равнодушием, так поразившим его в их первую встречу.

Он во исполнение своей мечты хотел взять ее в воде на руки, но она сказала:

– Не надо, Димочка. Ты же видишь, какая здесь публика. Это будет выглядеть провинциально…

Публика здесь и вправду собралась заметная, своеобразная и всех возрастов: от почтенных, пропеченных годами дам в съедобных шляпах, цветастых платьях и крикливых бусах, что прячась под зонтами кафе, рыскали глазами в поисках оплошностей и недостатков, до юных проказниц, порхавших по пирсу в одиночку и с бронзовыми кавалерами, предлагая оценить прикрытый шагреневыми треугольничками молочный шоколад их тела. Были здесь женщины детородного возраста: одни с крепкими, по-южному волнующими и пышными, другие с плоскими, по-английски угловатыми и нескладными формами. Были мужчины всех мастей: оплывшие и поджарые, малоподвижные и оживленные, жестикулирующие и немногословные, брюнеты, шатены, рыжие, бронзовые и краснокожие. Бóльшая их часть предавалась созерцанию, излучая при этом церемонное достоинство и чопорность. Публика срослась лицами, туловищами, загаром, и никого ей не хотелось выделять особо.

Накупавшись, она устраивалась в шезлонге, он же, опираясь на него спиной или облокотившись, усаживался рядом на плитах. На небе среди клочьев, перьев и хлопьев толпились в утомительных перестроениях, как новобранцы на плацу кучевые, слоистые, лысые, рваные, волокнистые, белокаменные бастионы легче пуха и воздуха, тише молчания и выше гор. Солнце, устав укрощать их земную ересь голубыми прорехами божьей истины, стушевалось, ретировалось, и стало ясно, что ясность никого больше не устраивает и что пришло время очиститься от пыльного благодушия. Едва они успели покинуть пляж, как небо заволокло черной мутью, и разразился настоящий южный ливень с концом света, глухим громовым ворчанием и гневным сверканием поднебесных очей. Зрелище захватило их и задержало на некоторое время возле балкона, двери которого пришлось закрыть.

Положение незаметного наблюдателя и беспристрастного летописца требует от нас подмечать и по возможности точно живописать не столько сами события, сколько их место на бугристом стволе экзотической связи наших героев, их, так сказать, плодородную, как у почки способность, их растительный или, напротив, разрушительный ресурс. Что любопытного в гладком однообразии железнодорожных путей? Гораздо интереснее их стыки – места, где один рельс вырастает из другого. Иными словами, из всех событий, в которые, как в насыщенный раствор погружены чувства наших героев, для нас важнее те, что обладают внутренней строительной силой. От них зависит, в какую сторону растет кристалл их отношений, будет ли он прочен и станут ли симметричны его грани.