– М-м-м!.. – выдохнув и блаженно щурясь, пробормотала она. – Какой воздух! Как в детстве!

Затем повернулась к жениху и нежно его поцеловала:

– Чудная комната, чудный вид, спасибо тебе, Димочка! Наверное, опять потратил кучу денег? Мы же договорились – прежде, чем тратить, посоветуйся со мной! А я бы тебе сказала, что согласна на шалаш!

– Так вот я и купил шалаш! C видом на море… Только вот кровать без спинки! – отвечал он.

В тот вечер она не захотела никуда выходить, а он, не поддаваясь на уговоры, отказался купаться без нее. Заказав ужин в номер, они по очереди приняли душ и, облачившись в одинаковые белые халаты, расположились у открытого балкона, подставив залетному ветерку босые ноги. Солнце, утонув в облаках, скрылось на английский манер без своей прощальной розовой улыбки. Оставшиеся без лучистого присмотра морские воды и земную твердь незаметно заволокла осязаемая плотная тьма, с которой пытались бороться неоновые ожерелья фонарей, разбросанные тут и там. Внизу разнообразили ужином свой ленивый досуг собравшиеся на террасе постояльцы.

Он разлил по бокалам остатки вина и многозначительно взглянул на нее:

– Хочу выпить за первое сентября!

Она приготовилась услышать очередной меморандум, какими он взял привычку отмечать всякое мало-мальски заметное событие их жизни, сопровождая его словами: «Всегда буду помнить этот день (час, минуту)…», но он отошел от правила и объявил с тем же таинственным значением:

– Хочу выпить за первое сентября… две тысячи шестнадцатого года!

– Интересно, почему это? – вскинулась она с удивлением.

Он сделал паузу и провозгласил:

– Потому что ровно через восемь лет в этот день мы поведем нашу дочь в школу!

– Вот это да! – изумилась она. – Откуда ты знаешь, что у нас будет дочь и с чего ты взял, что это будет через восемь лет?

– К твоему сведению у нас будет еще и сын, – убежденно ответил он, – но первой будет девочка, потому что я хочу девочку, и ты родишь ее через девять месяцев после нашей свадьбы, то есть, ровно через год!

– Вот как! Оказывается, за меня уже все решили и рассчитали! – ревниво воскликнула она.

– А что тут решать, Наташенька? Тебе пора рожать, а уж я со своей стороны постараюсь тебя к этому подготовить!

– А если я не тороплюсь?

– Что значит – не тороплюсь?

– А то, что я тогда минимум на два года выпадаю из профессии, а у меня сейчас самый пик!

– Ты серьезно? – недоверчиво спросил он. – Нет, ты это серьезно?

– Ну, хорошо, хорошо, посмотрим! До декабря еще далеко! – улыбнулась она, смиряя вредность, которая исправно поднимала голову всякий раз, когда ее хозяйке пытались навязать чужую волю.

Они все же выпили: он решительно и до дна, словно настаивая на своем перед кем-то невидимым, кто принимал ставки, она – медленно и до половины, сглаживая его горячность мелкими уклончивыми глотками: «Посмотрим, посмотрим, посмотрим…»

В десять вечера по местному времени она, сославшись на недомогание, залезла в кровать:

– Господи, как это у меня всегда трудно протекает… Дай-ка мне твою книжку, попробую почитать…

И она стала читать, то облокачиваясь на подушку, то откидываясь на спину. Он, лежа рядом с ней и приглушив звук, смотрел в это время телевизор, косясь в ее сторону и пытаясь уловить на ее лице следы книжного влияния. В половине одиннадцатого согнутые в локтях руки ее вдруг обмякли и вместе с книжкой скользнули на живот. Он посмотрел на нее и обнаружил, что голова ее склонилась набок и щекой коснулась рассыпанных по подушке волос, глаза закрылись, и напряжение покидает черты лица. С минуту он, затаив дыхание, с умилением наблюдал за превращением строгой, своенравной красавицы в усталую беззащитную девчонку с безвольно приоткрытым ртом. Выключив телевизор и убедившись, что она спит, он осторожно извлек из ее ослабевших пальцев книгу, обошел кровать и потушил ночник. Затем сел в кресло и, досадливо хмурясь при взрывах неукротимого веселья заморских забулдыг, стал смотреть на бухту, похожую на гигантское черное копыто, подкованное гирляндами неоновых самоцветов.

Он не заметил, как заснул там же, в кресле. Словно занавес опустился на впечатления первого дня, и невидимый дирижер, вздернув милосердные брови, провел рукой перед его лицом и собрал в горсть гаснущие звуки. Ему снилось что-то усталое и неподатливое, когда она разбудила его среди ночи.

– Ты почему спишь в кресле? – тревожно спрашивала она.

Он открыл глаза, пытаясь сообразить, где он и что с ним.

– С тобой все в порядке? – склонилась она над ним.

– Да, да! Все в порядке! Сам не заметил, как заснул! – наконец откликнулся он. – А ты почему не спишь?

Оказывается, она встала, чтобы идти в туалет и, не обнаружив его рядом, удивилась, а когда зажгла светильник и нашла его в кресле – грузно осевшего, с завалившейся головой и открытым ртом, то решила, что ему плохо и просто, по-бабьи испугалась.

– Господи, как я испугалась! – прикладывала она руку к груди, не собираясь признаваться, что поначалу даже боялась до него дотронуться, как будто его тело для нее вдруг стало чужим, и только когда приблизила к нему лицо и различила дыхание, затормошила за плечо.

– Ну, чего ты испугалась? Подумаешь, заснул в кресле! Не хотел тебя будить: ты так сладко спала! – снисходительно утешал он, польщенный ее испугом.

Она сходила в ванную, вернулась, забралась в кровать и выключила свет.

– Как же ты будешь обходиться без спинки? – пробормотала она, подставляя ему себя, словно оборотную сторону золотой медали (орел, решка?) и разрешая к ней прижаться. Сама она пока не обнаруживала у себя даже слабых признаков желания и удивительно спокойно об этом думала. Сидеть и смотреть на море – вот как представлялся ей грядущий день.

Интересно, чего же она все-таки испугалась – обузы почудившегося ей приступа или самой возможности его потерять?

Наутро началось их знакомство с хваленым отелем и его услугами.

Они спустились на завтрак, собрали дань со «шведского стола» и устроились за столиком на двоих – там, куда трехэтажные сосны и одинокая пальма с краю террасы роняли согласную тень. На ней были темно-серые шорты и кремовая блузочка с узорами цвета нечищеного серебра, и ее струнный каштановый проход через всю террасу не остался незамеченным. Следуя за ней грузноватым, лысоватым лакеем в белой безрукавке и обвисших шортах и краем глаза помечая, как подсолнухи мужских голов сопровождают ее дефиле, он вдруг остро ощутил свое блеклое и незаслуженное присутствие рядом с ней. Когда они уселись, он не удержался и ревниво заметил:

– Ты произвела фурор!

– Я знаю, я уже привыкла, – равнодушно ответила она. – Мужчины в этом смысле все одинаковы…