Она переходит в переднюю комнату, задувает свечу и начинает визжать.

Община уже спит, но три женщины тут же выскакивают из своих келий. Ночная сестра мчится впереди, но не успевает она достичь двери послушницы, как видит аббатису, спешащую по галерее, а за ней — сестру Юмилиану, которая торопится так, как только позволяют ее старые усталые ноги.

Ночная сестра останавливается у двери кельи, но не открывает ее, а молча ждет. Великое Молчание сильнее любого шума.

— Бенедиктус, — с трудом переводя дух, произносит первое слово Юмилиана и поспешно склоняет голову перед аббатисой.

— Део грасиас.

— Вам нет нужды беспокоиться, мадонна аббатиса. Я сама пригляжу за ней.

— Нет, сестра Юмилиана.

— Она послушница, проходящее обучение. Моя обяз…

— Я сама за ней пригляжу.

— Но…

— Никаких «но». Вы еще не распоряжаетесь в этом монастыре, сестра Юмилиана. Это моя привилегия и мое бремя. — Тон не допускает возражений. — Возвращайтесь в келью.

И поскольку остается лишь повиноваться или оттолкнуть ее и войти силой, то Юмилиана отворачивается, ночная сестра делает шаг в сторону, и аббатиса входит.

В комнате она обнаруживает девушку, которая стоит в углу, спиной к ней, и воет на одной высокой ноте, вибрирующей так, словно запас дыхания в ее груди бесконечен.

Мадонна Чиара поднимает свечу.

— Итак, Серафина. Из-за какой чепухи ты прерываешь Великое Молчание на сей раз?

Наступает пауза, потом Изабетта оборачивается и поднимает руки ладонями вверх, показывая ей свои раны. Темная кровь каплями падает на пол вокруг нее, когда она без всякой истерики и злости произносит слова, которые они придумали вместе с Зуаной:

— Мадонна Чиара, меня отдали в монастырь против моей воли. И против моей воли держат меня здесь. Я не хочу вам зла. И, если вы отпустите меня, я клянусь, что до конца моих дней не скажу об этом никому ни слова. Но если меня заставят остаться, я обещаю, что навлеку на всех вас беду.

Пока она говорит, аббатиса толчком закрывает дверь, чтобы никто не подслушал их снаружи.

— Вас зовут к аббатисе.

От возбуждения Летиция вся трясется. Зуана, не ложившаяся спать, давно готова и ждет уже несколько часов. Идя через двор, она нарочно даже не смотрит в сторону кельи послушницы, зато замечает фигуру в окне мастерской вышивальщиц на верхнем этаже. У сестры Франчески, которая не может запретить болтушкам говорить даже тогда, когда им нечего сказать, сейчас, наверное, гвалт стоит. Постящаяся послушница кричала ночью, и аббатиса — сама аббатиса — пришла к ней. Услышав такую новость, разве можно спокойно сидеть и вышивать очередную букву «Э» на очередной наволочке? Но и наволочкам, при всей их непритязательности, отведена в большой интриге своя роль. Зуана постаралась и разузнала, что вышивальщицы как раз заканчивают приданое одной молодой женщины из младшей ветви семейства д’Эсте и что на днях работа должна быть отправлена заказчице, чтобы все примерить, а если понадобится, то и переделать до свадьбы, назначенной на десятый день после Пасхи. Сейчас дошивают последние предметы.

Голова в верхнем окне прячется, когда Летиция без остановки проходит мимо дверей аббатисы.

— Куда мы идем?

— Она велела мне привести вас в часовню.

Зуана работает с этой девочкой с тех самых пор, как та поступила в монастырь. И сейчас ей очень хочется расспросить ее о том, что она знает. Но Летиция слишком взволнована и, едва они достигают двери часовни, убегает прочь.

Зуана входит так тихо, как только позволяет могучая дверь.

Оказавшись внутри, она сразу понимает, почему аббатиса здесь. На каменном полу у алтаря во всей своей славе лежит огромное починенное распятие и ждет, когда его повесят на место. Ворот, лебедка и подъемные козлы возле хоров уже ждут начала процесса.

По одну сторону от лежащего распятия распростерлась на полу аббатиса, вся вытянувшись к Нему. Ее ладони почти касаются Его скульптурной плоти, кажется, потянись она еще немного, и дотронется до Него.

Зуана колеблется. Она нередко видела аббатису в церкви, где та обычно являет собой изящнейшее воплощение молящейся монахини, однако сейчас ей кажется, что та погружена в более глубокую молитву. Ей неловко оттого, что она как будто подглядывает.

Немного погодя, когда она поворачивается к двери, ее окликает голос:

— Сядь, Зуана. Я скоро подойду.

Ну, может, не такую уж и глубокую.

С наблюдательного пункта на хорах Зуана начинает рассматривать статую. На полу фигура Христа кажется еще огромнее, чем на стене. Мастера не только починили поперечную перекладину и руку, но и почистили фигуру и заново отлакировали ее, смыв столетние слои свечной копоти и пыли, так что Его кожа как будто светится.

Наконец аббатиса выпрямляется. Мгновение она сидит на пятках и смотрит на тело, потом наклоняется и целует дерево креста и только после этого встает.

— Знаешь, когда я только пришла в монастырь, еще девочкой, говорили, будто изготовивший Его скульптор использовал в качестве модели тело собственного сына, убитого в драке. — Она говорит спокойно, почти легко. — Говорят, горе отца было столь велико, что оно водило его рукой, державшей резец. Судя по всему, молодой человек был красавцем. Женщины его любили. Помню, я тогда не понимала, как его тело могло превратиться в тело Христа. Ибо у меня не было никаких сомнений в том, что Он — тот, кто Он есть.

Аббатиса выбирает место рядом с сестрой-травницей и садится, аккуратно расправив юбки.

— С годами я поняла, что мы, монахини, удивительно умеем видеть то, во что верим… или верить в то, что видим — или хотим видеть, — даже когда его нет.

В ее манерах нет и следа той ярости, в которой Зуана оставила ее менее суток тому назад. В правилах их ордена об этом говорится недвусмысленно: монахиня бенедиктинского монастыря не должна давать волю гневу или жаждать мести. Она должна любить врагов своих и примиряться с противниками до захода солнца. И ни при каких условиях надежда на милость Господа не должна покидать ее. Непростые требования, и аббатиса должна показывать другим пример их безукоризненного исполнения.

Даже когда Зуана с ней не согласна, она все равно восхищается ею больше, чем любой из прежних аббатис. Хорошо бы и впредь так было.

— Похоже, это тебе я должна быть признательна за то, что она не расковыряла себя ножом посреди заутрени.

— Дело не только во мне, мадонна Чиара. Девушка и сама не хочет вреда общине.

— Да, она дала мне это понять. Однако меня она ненавидит. Глаза красноречивее слов. — Аббатиса делает паузу. — Что ж, на ее месте я бы меня тоже ненавидела. Полагаю, обилие крови — твоих рук дело?