В дверях она горячо поблагодарила Алевтину. А выйдя на улицу, расплакалась. Как все гнусно и противно, ей-богу! И общаться с этим чужим человеком, и поддакивать ей, и слушать гадости про любимых людей. Но понимала, что все это надо пережить, больше идти не к кому. На Левушку зла не было – сама виновата. А вот Лару Аннушка почти ненавидела: устроилась, прикрыла грех – так говорила про кого-то Капустина. Этот дурень Левушка так ничего и не узнает – и со сроками она его вокруг пальцев обведет. И свадьба у нее была, и ребенок будет законный. И будет у этого ребенка отец, который будет любить его больше жизни. А у нее? И еще из головы не выходила бедная Инночка. А если? Господи, не дай боже. От этих мыслей умереть хотелось тут же и сразу. Вот бы лечь и не проснуться! Господи, какие страшные мысли лезут в голову!

Вдруг Аннушка почувствовала, что ей безумно хочется жареной рыбы! Ну просто если не съесть сейчас, то… В общем, рыбу надо съесть немедленно. Она припустила к метро и по дороге зашла в кулинарию – занюханную, крошечную, при какой-то грязноватой столовке. На белых эмалированных подносах лежала нехитрая снедь: страшного вида серый студень, крупно порубленный винегрет и горкой – мелкая жареная мойва.

Аннушка взяла немного рыбы, выскочила на улицу, зашла в соседний двор, села на лавочку и дрожащими руками развернула жесткую серую бумагу. Рыбу она ела жадно, с внутренностями и хвостами, беспощадно отрывая лишь голову. За десять минут умяла все. Вытерла жирные руки и в блаженстве откинулась на спинку скамейки. Жизнь показалась не такой трагичной и ужасной. С кем не бывает? – правильно сказала Алевтина. Ничего, все образуется. Из всех ситуаций, как говорила мама, находится выход. И почти успокоившись, она побрела домой.

Алевтина объявилась на следующий день – не обманула. Сухо продиктовала по телефону адрес, пожелала ни пуха ни пера, сказала, что надо взять с собой тапочки и простынку, и напомнила про пятьдесят рублей.

– Не опаздывай, – предупредила она, – там все по времени, строго.

Аннушка твердила ей одно:

– Спасибо, спасибо.

Ночью Аннушка, конечно же, не спала – думала о том, что, слава богу, нет дома мамы, опять со страхом вспомнила бедную Инночку, перед глазами стояла Лара с округлившимся животом и опухшими губами – в общем, ночка была еще та.

В семь утра она собралась и поехала в Медведково. В метро опять тошнило и кружилась голова. «Ничего, – уговаривала она себя, – скоро все это кончится, уже завтра ничего не будет. Забуду, как страшный сон. Всего-то потерпеть десять минут!» Потом долго ехала в автобусе – почти на конечную остановку, с трудом нашла нужный дом – серую, мрачную пятиэтажку. С захолонутым сердцем поднялась на пятый этаж и нажала кнопку звонка.

Дверь ей открыла низкая, полная, с невыразительным лицом женщина лет пятидесяти, в ситцевом, несвежем халате. Молча кивнула:

– Проходи.

В квартире пахло вареной капустой. Аннушку опять замутило. На кухне сидел небритый мужчина в серой майке и трениках – ел яичницу со сковородки. С Аннушкой он не поздоровался. Женщина провела ее в комнату и вышла, бросив короткое «обожди».

Аннушка увидела кухонный стол, покрытый старым ватным малиновым одеялом, детскую кушетку у стены, пыльные, серые тюлевые шторы и старый полированный шкаф с полуоткрытой дверцей, висящей на одной петле. Она присела на кушетку и почувствовала, как ее бьет внутренняя дрожь невыносимой силы. Внезапно резко разболелась голова, и она стала тереть виски совершенно ледяными пальцами.

Женщина зашла минут через десять. Поверх все того же халата на ней был надет клеенчатый фартук, в руках она несла большую кастрюлю, в которой что-то позвякивало.

– Стели свою простыню, – кивнула она, – не ори, терпи молча, стены здесь как газета, хлипкие. Не бойся, я тридцать лет акушеркой в роддоме проработала, у меня таких, как ты, табуны прошли, – деловито рассказывала она. – Ну, ложись, чего телишься? Через час про все забудешь. В первый раз, что ли? – удивилась она Аннушкиной медлительности.

Та обреченно кивнула.

– В первый, да не в последний, – хохотнула хозяйка и прикрикнула: – Ну, пошевеливайся! Мне еще обед доваривать, и внук скоро из школы придет. Некогда мне тут с тобой канителиться.

Дрожащими и холодными руками Аннушка пыталась расстегнуть пуговицы на юбке. Пуговицы не поддавались.

– Ну! – грозно произнесла хозяйка. – Намудохаешься с вами.

Аннушка раскладывала на табуретке чулки, юбку и блузочку – аккуратно и медленно. Тянула время. Потом неловко забралась на шаткий стол и закрыла глаза. Звякнули инструменты, и женщина резко и больно развела ей ноги. «Инночка! Инночка! – пронеслось в Аннушкиной голове. – Боже мой, что я делаю!»

– Нет! – закричала она громко.

Женщина в испуге отпрыгнула. Аннушка соскочила со стола и стала лихорадочно натягивать юбку и чулки. Женщина с силой швырнула что-то металлическое обратно в кастрюлю и зло прошипела:

– Вали отсюда, истеричка чертова! Будешь еще в дверь колотиться – на порог не пущу.

Кое-как криво нацепив юбку и перекрученные чулки, Аннушка натянула кофту и бросилась к двери. Она никак не могла открыть замок – ей показалось, вечность. В коридор вышел хозяин. Грубо отпихнув Аннушку, он резко открыл дверь и толкнул ее в проем:

– Вали отсюда, сучка, – крикнул он и захлопнул дверь.

Аннушка опрометью сбежала вниз по лестнице, захлебываясь слезами, громко, в голос, с подвыванием. На улице она притормозила и поправила свою одежду. «Скорее, скорее от этого ужасного дома!» – дробью стучало у нее в голове.

Она пробежала несколько кварталов и, наконец выбившись из сил, почти упала на скамейку в каком-то дворе. Сидевшая на скамейке старушка в белом платочке посмотрела на нее с жалостью:

– Обидели тебя, дочка?

– Нет, бабушка, я сама во всем виновата, – всхлипывая, ответила Аннушка.

– Ой, сколько в жизни всего было, – вздохнула старушка, – а все прошло. И жизнь тоже, – добавила грустно она. – Перемелется все, доча, и не так страшно будет, как сейчас тебе кажется. Жизнь все по местам разложит – сама, без тебя. – Старушка опять тяжело вздохнула и замолчала.

Аннушка встала со скамейки и побрела домой. Дома она согрела себе чаю, легла на кровать, укрылась тяжелым зимним одеялом и – странно – уснула крепко, без сновидений, лишь слегка опасаясь следующего утра и абсолютно не понимая, как жить дальше.

А утром приехала жена брата Ниночка. Приехала, понимая, что скоро ей это будет не под силу, купить что-нибудь будущему малышу – в Брянске это было очень сложно, а в московском «Детском мире» нет-нет да и выбрасывали.

Нина выпила чаю, перевела дух и отправилась в «Детский мир» в надежде купить еще Максимке цигейковую шубку на зиму.

– Я на целый день, только бы выдержать, – говорила она.

Аннушка лежала, то проваливаясь в некрепкий сон, скорее дрему, то просыпаясь – голова была пустая, ни одной мысли.