Изображение сменилось помехами.

«Вот все и кончено», – подумала я, потирая лицо рукой. В комнате было тепло, машины гудели в унисон свою басовитую мелодию. Чем дольше я ее слушала, закрыв глаза, тем легче мне было осмыслить то цунами информации, которое обрушилось на наши головы этим вечером, тем легче было позволить тихой злости окрасить мое сознание.

Какой теперь смысл держать ее внутри – мою ярость по поводу решений, которые были приняты почти двадцать лет назад?

И это «лекарство» – какая чушь. Подвергнуть себя инвазивной процедуре, которая может сработать или не сработать, – это попытка скрыть проблему под заплаткой, а не решить ее. Я почувствовала себя обманутой – своими собственными надеждами, я думала, что научилась не рассчитывать на что-то, чего не могу контролировать сама. Но… все-таки. Все-таки было больно.

Какой смысл спасать кого-то теперь, если у них нет будущего? У меня запершило в горле от этой мысли. По крайней мере, в лагерях они защищены от того, с чем им придется столкнуться здесь. Много ли тех, кто доброжелательно отнесется к «уродам», разгуливающим по улицам? Я боролась с желанием подойти к спутниковому снимку Термонда, сорвать его со стены и разорвать на мелкие кусочки, просто изодрать на тысячу маленьких частей – так, как разлетелось на мельчайшие осколки все у меня внутри. Может, просто позволить вывезти детей из лагеря, пусть СПП и военные снесут эти здания, чтобы остался лишь шрам на поверхности земли? Почему бы и нет?

Потому что этих детей, если они останутся в лагере, заставят пройти эту процедуру силой, хотят они этого или нет.

Потому что они заслуживают право выбирать, как они хотят прожить свою жизнь.

Потому что они несколько лет не видели свои семьи.

Потому что это – справедливо.

Я встала и потянулась, разминая затекшие мышцы, подошла к спутниковой фотографии лагеря и поправила уголок, который отклеился от стены. Рядом с моими пометками появились новые – стрелки, которые нарисовал Коул, обозначая направление атаки. Он хотел, чтобы группа проникли через главные ворота, используя военный транспорт. Скорее всего, лучше сделать это под видом команды, отправленной помочь с перемещением детей, или военного подкрепления. Первый удар будет направлен на лазарет и контрольную башню, а небольшие группы бойцов по двое или трое направятся к расположенным кольцами хижинам.

Я отошла назад и, чтобы охватить взглядом всю картину лагеря, уселась на один из пустых столов.

Это – справедливо. Осталось только убедить всех остальных.

Дверь в компьютерный зал распахнулась, и я обернулась, уже спрашивая:

– Как это…

Но это был не Коул. Это был Лиам. Напряженный подбородок, буря в синих глазах. Даже если бы я не чувствовала, что он излучает гнев, было заметно, как его трясет от усилий войти и закрыть за собой дверь, сохраняя видимость спокойствия.

Все мое естество потянулось к нему. Внутри меня теперь было так много пустоты, и я даже не осознавала ее, пока не появился он, готовый ее заполнить. Тоска превратилась в тупую боль, она затуманивала мой ум. Лиам пристально смотрел на меня, и мне показалось, что я вижу то же самое в его глазах. Его гнев встретился с моим отчаянием, а искры от этого столкновения превратились в кристаллы, навсегда запечатав нас в этом мгновении напряженной тишины.

– Прости, – наконец сказала я. – Я понимаю, что уже слишком поздно, но мне так жаль.

Лиам прочистил горло. Его голос звучал глухо:

– И давно ты знаешь?

Не было смысла пытаться соврать, пытаться подсластить правду. Я больше не могла этого делать. Я не могла выносить чувство вины, которое с каждой недоговоренностью, с каждой маленькой ложью вспыхивало во мне, ранило меня так глубоко. Коул попросил меня сохранить его секрет, и я сделала это, потому что это было его право – разбираться со своими способностями на своих условиях, как и когда посчитает нужным. Но мне не следовало позволять этому зайти так далеко, что эта тайна почти все разрушила, хотя должна была бы нас объединить.

И в этот момент я подумала, что вряд ли Лиам может возненавидеть меня больше, чем ненавидит уже.

– Я узнала об этом еще тогда, в Штабе, – призналась я, – когда Коул пришел с другими агентами, чтобы вернуть его в наши руки, он спас мне жизнь. И тогда я увидела.

Лиам резко вдохнул и в ярости ударил кулаком по стене рядом с дверью, так сильно, что треснула штукатурка.

– Ох… черт! – Он отпрыгнул назад, потирая ушибленную руку. – Ну почему она сказала, что от этого мне станет лучше?

Я вскочила со стола и устремилась к нему.

– Кто – Элис? – предположила я, с ненавистью различая горечь в собственном голосе.

– Ну конечно!. Неужели, узнав о том, что мой брат – Красный, я сразу брошусь к какому-то репортеру, чтобы об этом поговорить! – выпалил он в ответ. – Вайда. Когда я спросил ее, где ты.

– Ох, прости, – пробормотала я.

И пока это слово не слетело с моего языка, я не осознавала, что моя выдержка и мое самообладание висели на волоске. Но в этот момент последние крохи сил просто… покинули меня. Я почувствовала, как делаю следующий шаг, и у меня подгибаются колени, и я опускаюсь на пол. Я не могла найти нужные слова, не могла соединить их в предложения. Я закрыла лицо руками и разрыдалась, уже не пытаясь сдерживаться.

– Прости меня, прости меня, прости меня…

Я услышала, как Лиам подходит ко мне, сквозь пальцы увидела, как он опускается на пол рядом и прислоняется спиной к столу. Он положил руку на колени так, чтобы его распухшая правая кисть висела в воздухе. Лиам ничего не говорил: может, ждал, когда я успокоюсь, или прислушиваясь к чему-то в себе самом.

– Коул сказал, что заставил тебя поклясться жизнью, что ты не скажешь, – хрипло произнес он. – Так что я должен обвинять его, а не тебя.

– Да, но я все равно могла бы тебе сказать, – тихо выговорила я.

– Но не сказала.

– Не сказала.

Он разочарованно вздохнул, проводя рукой по голове.

– Руби… можешь, по крайней мере, помочь мне понять… почему? Я… Я хочу понять. Это меня убивает. Я не понимаю, почему… почему никто из вас даже не попытался.

– Потому что… Я знаю, каково это… когда… – Я пыталась найти правильные слова, но каждый раз, когда мне казалось, что я ухватила нужное, они ускользали. – С нами все иначе. У меня и у него опасные способности. Я знаю, что ты не хочешь этого слышать, прости, но это правда. Я видела, как СПП обращаются с Оранжевыми и Красными в Термонде, я видела, как билась Зу, чтобы научиться контролировать свои способности, и я видела это в лице каждого ребенка, с которым разговаривала. И я точно знаю, почему Коул не сказал ни тебе, ни родителям. Я живу в страхе, что меня вычислят, и он тоже. Сначала в семье, потом в Лиге.