– Да, пойдем, – подтвердила Ира.

– Куда? – мрачно поинтересовался Лёва и посмотрел на часы: три двенадцать. – И что мне утром сказать Лиле?

– Я сам с Лилей разберусь, – сказал я уверенно, не ощущая в тот момент сомнений, что разбираться нам с Лилей не придется, потому что…

Потому что меньше всего на свете я хотел с кем бы то ни было разбираться. Я хотел прожить жизнь с Ирой, как прожил ее однажды. Хотел жить, помня, как прожил следующее мгновение. Хотел жить, зная, что ждет меня через пять или десять лет. Это не предопределенность, не рок, не судьба, это мой сознательный выбор. Я хотел еще раз прожить свою жизнь с Ирой, не меняя ее ни на йоту, даже самое плохое, что с нами было, даже свою смерть, о которой сейчас знал, когда она наступит. Это знание не приводило меня в ужас, напротив, наполняло уверенным спокойствием, необъяснимым, непонятным, но таким же простым и отчетливым, какой простой и отчетливой на тусклом ночном городском небе оказалась луна, когда мы с Ирой вышли на пустынную в четвертом часу улицу и пошли, обнявшись, потому что стало холодно, а одеты мы были не для ночных прогулок.

В темном небе пророкотал самолет, будто отдаленный гром, и мне показалось, что в точности такой звук я уже слышал где-то когда-то, и два красных огонька видел тоже. Странное ощущение.

Где-то Лиля сейчас сидит у телефона, и Вова стоит у окна и смотрит в темноту двора.

Я знал, что ничего этого нет на самом деле. Точнее, может, и есть где-то когда-то, но не здесь и не сейчас. А что было здесь и сейчас, я еще не знал.

– Ты обратила внимание, – спросил я у Иры, – какая сейчас луна?

– Да, – сказала она, крепче ко мне прижавшись и начав дрожать от холода. Я прикрыл ее пиджаком, но получилось плохо, нам обоим стало еще холоднее.

– А ты… – Я помедлил. Она еще не поняла произошедшего. – Помнишь, какая была луна, когда мы сидели в садике?

Ира подняла ко мне лицо и улыбнулась одними губами.

Вечером над городом вставала полная луна, сейчас на востоке светил полумесяц в последней четверти. Либо мы просидели у Лёвы целую неделю, либо…

– В садике, – сказала Ира, – мы сидели не в этой…

Что-то она разглядела во мне в полумраке и не закончила фразу.

– Говори, – потребовал я, понимая, что сейчас услышу, и готовясь к переменам в себе, которые должны были наступить. – Ты сказала: «Мы сидели не в этой…» Дальше?

– Ты… не помнишь?

– Нет, – отрезал я.

– К Леве мы пришли, как всегда – мы обычно бываем у него в гостях по пятницам, – неторопливо начала Ира. Она, должно быть, ощущала себя в чем-то выше меня, в кои-то веки получила возможность чему-то меня научить, она всегда к этому стремилась – рассказать мне то, чего я не знал. А если это знание о самом себе, то подавно. – Ты хотел поговорить о новом фильме Рязанова. «Настроение». Я хотела остаться дома, но ты настоял, и я поехала с тобой.

Ничего я не помнил. «Настроение»? Я не знал такого фильма у Рязанова. Лёва сейчас звонил Лиле, скорее всего, чтобы оправдать свое поведение и предупредить…

– У него, ты же знаешь… наверно… – Ира посмотрела на меня с печальной неуверенностью: чувствовала, что мы странным образом находились сейчас не то чтобы в разных мирах, но в разных душевных состояниях, памяти наши еще не притерлись друг к другу. Похоже, мы были здесь мужем и женой. Может, здесь не было Лили и мальчиков. Ира это знала, а я еще нет. Или – просто нет?

Что, если я не вспомню, как мы вечером собирались к Лёве? Я помнил садик, скамейку, только что взошедшую полную луну…

Мне стало страшно, я представил себе дальнейшую жизнь, если… Ира почувствовала и этот мой страх, потому что прижалась ко мне, обняла за талию и повела по пустынной улице.

– Ира, родная… – сказал я, поворачивая ее к себе и глядя в ее голубые глаза, казавшиеся сейчас черными, как сама ночь. – Женечка… сколько ей?

Теперь и Ире стало страшно. Она отпрянула, но взяла себя в руки и не стала отводить взгляда. Страх ее, выплеснувшийся наружу в резком движении, спрятался, но не исчез, только стал мне не виден.

– Миша, – сказала Ира. – У нас нет детей. Женечка… она там, в памяти. Мне плохо, Миша. Я не смогу без Женечки. Не смогу.

– Когда мы поженились? – Я понял – не вспомнил, а всего лишь понял, что дома нас не ждет никто, и у Лёвы мы засиделись так поздно именно потому, что дома нас никто не ждал.

– Двенадцать лет назад, – сказала Ира сквозь подступившие слезы. – Двенадцать лет, и я только сейчас почувствовала, как это страшно – жить без детей… без Женечки.

– А… Лиля? – я не мог задать более глупого вопроса, но мне нужно было знать, в каком мире мы оказались.

– Какая Лиля? – с неожиданной злостью сказала Ира. – Ты о чем думаешь?

– Хочу понять, если не могу вспомнить.

– Прости, – сказала она. – Прости, пожалуйста. Ты вспомнишь, обязательно вспомнишь, я же вспомнила. Просто раньше ты вспоминал первый и тянул меня за собой, а сейчас я… Ты вспомнишь.

Она еще несколько раз повторила «ты вспомнишь», а потом все-таки ответила:

– Лилей звали твою пассию в университете. Ты встречался с ней на первом курсе, а потом мы с тобой познакомились, и ты дал Лиле отставку. Она сейчас…

Ира сделала паузу – вспоминала то, что, скорее всего, предпочитала забыть.

– Она на электроламповом работает, лаборанткой.

– Не в школе? – не надо было мне спрашивать, само вырвалось.

– Нет, – сухо сказала Ира. – Впрочем, я… ты о ней ничего не слышал вот уж три года. Или не говорил, – последние слова она произнесла голосом ревнивой фурии, и я в темноте ощутил ее отчужденность. Откуда мне было знать, виделся ли я с Лилей в последнее время, если я не помнил нашего с ней романа на первом курсе?

– Вон такси, – сказала Ира и подняла руку, подойдя к кромке тротуара.

Машина притормозила, и я открыл заднюю дверцу, пропуская Лилю в салон. Водитель сказал, не оборачиваясь:

– Если далеко, не поеду. У меня смена кончается.

– Поселок Монтина, угловой дом с часами, знаете? – сказала Ира. Она там жила с родителями, а потом там жил товарищ Островой Б.П. Значит, сейчас там жили мы… вдвоем?

– Десять рублей, – сказал водитель.

– Хорошо, – согласилась она, будто точно знала, что в кошельке есть нужная сумма.

– Деньги у тебя, – сказала мне на ухо Ира, и я полез в боковой карман пиджака. Кошелек оказался на месте, но в темноте я не мог на ощупь определить достоинства купюр, достал все. Остановив машину у подъезда, водитель включил в салоне свет, и я отсчитал ему три трешки и рубль.

Я бросил взгляд на список жильцов: в шестнадцатой квартире жили Бернацкий М.П. и Маликова И.А. Выйдя за меня, Ира не стала менять фамилию? Почему? В мире, где мы прожили долгую жизнь, Ира была Бернацкой, ее в ЗАГСе спросили: «Берете ли вы фамилию мужа?», и она с такой поспешностью сказала «Да», что женщина-регистратор не сдержала улыбки.