В пальмовых шкатулках можно было найти тайные донесения тайных послов и совершенно секретные доклады явных посланников, обнаруживающие, что цели послов слишком часто бывают иные, чем объявленные в именных указах. Донесения о восстаниях самарян, и иудеев, и африканских войск. Записи допросов, сведения о числе восставших, точные сообщения о кощунственном желании некоторых рабов в Ливии покончить с властью империи. Акты вселенских соборов, подлинные записи решений отцов церкви, впоследствии измененные по воле базилевсов, осуждения ересиархов, исследования для причисления к лику святых.

Сберегались здесь и анналы – погодные записи больших и малых событий, эти свидетели сегодняшнего дня, уже превращающегося в день минувший, эти творения безыменных авторов, которые, разрастаясь, подобно годичным кольцам деревьев, будто сами собой дают драгоценный материал для истории. Не лишенные лукавства и криводушия, как многие дела человека, записи эти вопреки своему несовершенству бывают дороже дыхания тому, кто в бескорыстном поиске правды не побрезгает и тайной священных опочивален базилевсов.

Лучшим местом для сбережения ценных писаний служила, казалось, заалтарная кладовая Софии. Хранитель актов империи носил белую хламиду служителей Палатия; готы знали, что евнух не может быть кафолическим клириком. Сначала солдаты отталкивали скевофилика, как вещь, которая мешает. Но брань и угрозы раздражали, и кто-то раздробил безволосое лицо рукояткой меча.

Забившись на хоры, остатки мятежников завалили крутые лестницы скамьями. Крыша снабдила черепицей. Тяжелые плитки снова посыпались на готов, но солдаты уже ощипали ризы с икон. Масло из разбитых лампад разливалось, огоньки заплясали на ларях с мелкой утварью, свечами и фитилями. Загоралась деревянная резьба. В пробоины кровли, где была сорвана черепица, тянуло, как в трубу.

Телохранитель-ипаспист Мунда передал Арию какое-то распоряжение, уже ненужное старому, бывалому солдату. В ответ центурион указал на алтарь, полный дерева. Оттуда выбросились такие языки пламени, что звезды на потолке сразу почернели.

Готы отходили, разбрасывая пачки свечей, разливая лампадное масло. Затлели лари с ладаном. Удушающий дым затягивал базилику, исчезали балки крыши, более толстые, чем человеческое тело. Из Софии Премудрости хлынули дымные реки, пахнуло ладаном. Погибая, базилика кадила сама себе.

Последний десяток готов ушел из храма, превращенного в геенну огненную, подобно Содому и Гоморре. Впрочем, огонь очищает. Добыча, взятая усмирителями на Софии Премудрости, зачтется мятежникам, которые, как известно, всегда устраивают пожары.

Впоследствии анонимный автор, обратившись к событиям своей бурной молодости, писал, подражая формам, завещанным его древними предшественниками:

С драгоценным крестом патриарха, мотавшимся по железу нагрудника, как золоченая бляха на латной груди боевого коня, центурион Арий выскочил из базилики.

Ослепленные дымом, мятежники уже не могли бить готов черепицей, да и не до того им было. Лестницы пылали, огонь отделил от мира всех, кто забрался наверх. Там происходило самое обычное для всех войн и всех восстаний.

Тела людей, чьи имена остались неизвестными, падали на мостовую. Но не все искали такого убежища от мучительной казни огнем и удушьем. Иные с удивительным упорством, отличающим человека, не верили в смерть. Цепляясь за швы кладки стен, они пытались сползти вниз и еще раз схватиться с Властью.

Другим в сером дыму мнились белые крылья архангелов. С криками отчаяния боролось молитвенное песнопение: «Боже мой, в руки твои предаю дух мой!» Исполняли его мужские и женские голоса.

Центурион Арий безошибочно указывал, куда отнести добычу, скольким остаться в охране, кому вернуться в строй. Он не был бы ни начальствующим, ни даже солдатом, не умей он распорядиться сохранением добычи. Воюют, чтобы добывать.

Филемут занял левый от сената край площади Августеи до самого начала Месы. Сама Меса казалась пустой. Герулы, сочетая удар стрелы и меча, приняли такое же построение как вначале, с той разницей, что стрелки расположились на развалинах бань Зевксиппа, а не на ступенях сената, а меченосцы ждали на площади, чтобы прикрыть стрелков.

Мунд видел бездействие стрелков – не было целей. Но и вперед они не идут, значит остерегаются неожиданности.

Правая сторона Месы, не тронутая пожаром, представлялась подобием сплошной стены, но изрытой, как пчелиные соты. Портики служили кровлей для двухэтажных лавок серебряников, менял, торговцев благовониями, пряностями, тканями, восковыми свечами, сладостями и едой, мелочами обихода, обувью, платьем. Выше портиков – окна, окна и окна дворцов, многоэтажных домов. Ворота и въезды, узкие и широкие проходы, проулки, тупики, щели, берлоги – только жившие здесь не рисковали заблудиться в густозастроенном и, пожалуй, самом богатом из старых кварталов Второго Рима. Когда-то этот квартал был опоясан восьмиугольной стеной и сохранил уже потерявшее значение имя Октогона.[30]

Купцы и торговцы постарались в первые дни мятежа унести и вывезти товары. Что осталось – было походя растащено. С купола Милия комес Мунд видел распахнутые двери, остатки сорванных ставен. Видел он и сплошную толпу на площади Константина, перед входом Месы. Мунд не удивлялся упорству мятежников, византийский плебс имел старую славу.

Полководец, двинув четыре сотни своих готов, наблюдал. Двести шагов, триста, четыреста. Головная сотня равняется с развалинами. Герульские стрелки остаются сзади. А! Вот что он хотел знать! Из всех отверстий Октогона посыпались вооруженные. Как? Со щитами, в касках! Мунд со своими ипаспистами побежал вдогонку готам.

Когда-то, по старым законам, отряды городской стражи, ополченцы, называемые демотами, так как их содержал не базилевс, а городские общины – демы, носили оружие. Теперь это оружие, по указанию какого-то случайного хранителя тайны, разыскали в забытых и замурованных склепах-тайниках ипподрома под трибунами, за конюшнями и звериными клетками.

Железо и медь впитали запах нечистот, клинки разъела ржавчина, иные мечи превратились в подобие пил, а кинжалы, очищенные от коросты, стали похожи на веретена; дерево щитов отрухлявело, ремни рассыпались, латы ломались в руках, из касок выпадала гнилая кожа. Но все же это было настоящее оружие – для безоружных. Его наспех чинили, в дыры щитов, проеденные червями, продевали веревки, кузнецы выправляли и подколачивали, что возможно.

Времени не было.

Желавших сражаться оказалось куда более, чем оружия. Однако к раздаче не поспели почти все, кто считался красой и гордостью состязаний, кто служил знаменем соперничавших партий ипподрома. Спрятались знаменитые атлеты, борцы, гимнасты, мимы, великолепные в ролях героев. Да и длинноволосые смельчаки в хитонах с раздутыми рукавами, гроза ночных улиц, тоже не слишком пополнили ряды самочинных демотов.