Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Овидайя сунул руку в висевший у него на плече мешочек, вынул оттуда обмотанный вощеной бумагой пакетик, разорвал его и вынул шелковый платок. Овидайя размотал его.
– Карманные часы. Каждый из вас получит такие.
Вермандуа нахмурился:
– Часы? У меня давно есть такие. Сейчас ни один дворянин без них не обходится.
– И ни один купец, – добавил Жюстель, вынул из кармана серебряные часы и показал остальным. Они были размером с ладонь, с вытравленными на серебряном корпусе вьющимися розами.
– Без сомнения, ваши часы прекрасны, Пьер, но, как и все ваши приборы для измерения времени, совершенно не подходят для наших целей. Часы Гюйгенса более точны. Я выставлю их ровно на одно и то же время. После этого, прошу вас, кнопку больше не трогайте.
– А что это даст? – поинтересовался Вермандуа. – Неужели для вашего плана настолько важна какая-то пара секунд?
– Я бы даже сказал, что весь мой план на этом построен. Только если он будет работать как единый часовой механизм и каждый выполнит свою задачу ровно в одно и то же время, у нас все получится.
Вермандуа поднялся.
– Ты уже идешь спать? – удивился Марсильо. – Совсем на тебя не похоже.
Вермандуа поднял брови:
– Я иду работать.
– Сейчас? – переспросил Жюстель. – Но ведь сейчас темно хоть глаз выколи.
– Ночь – соучастница cambrioleur[101], месье. Кроме того, ночью я вижу как кот. Эти крестьяне, которые занимаются выращиванием кофе, сейчас спят, и большинство сторожей наверняка тоже. Если я хочу разведать их распорядок дня, то начинать лучше всего ночью.
Марсильо хотел что-то сказать, однако Овидайя велел ему молчать. Все равно граф Вермандуа будет делать то, что ему захочется, поэтому лучше пусть делает это по-своему. Бурбон расшаркался и направился в сторону гор. Через несколько метров его поглотила темнота.
* * *
Вечером, когда солнце скрывалось за горами, окутывая кофейные плантации на высокогорном плато медным светом, когда тени становились длиннее, а с возвышенности начинал дуть ветер, дети Насмураде шли к Мусе Ибн-Шаукани. Словно бабочки на огонь, слетались они к старику, маленький домик которого, напоминавший коробок, стоял чуть в отдалении от остальной деревни, меж лохматых кофейных деревьев и остроконечных скал. Даже сам по себе путь к дому Шаукани требовал определенного мужества. Из-за опустившегося низко солнца кусты и скалы отбрасывали тени причудливой формы. Они напоминали детям тех ужасных существ, населявших истории старика: жутких гулей, которые заманивали путешественников в пустыню и пожирали, наснасов, полулюдей с одной рукой и одной ногой, передвигавшихся прыжками и смеявшихся как безумные.
Возможно, именно за этой жутковатой атмосферой дети и приходили каждый день к старику, и на лицах их читались испуг и нетерпение. Они молча рассаживались вокруг Мусы, который, как обычно, сидел у своей хижины и пил кофе, чтобы подкрепиться перед началом рассказа.
Убедившись, что слушатели собрались в полном составе, Муса Ибн-Шаукани подливал себе еще кофе и начинал:
– Какую историю вы хотите послушать? Я уже рассказывал вам о Мустафе Бабе, жутком сапожнике, сшивающем окровавленной иглой с кожаной нитью из ног и рук павших новых солдат? Или рассказать вам об аль-Азифе, шепчущем всепоглощающем ветре пустыни, от которого невозможно сбежать?
Маленький мальчик с синими глазами, которому было не больше шести лет, но храбрый не по годам, сказал:
– Расскажи нам, почтенный дедушка, о том дне, когда в Насмураде пришел Азазил.
Ибн-Шаукани задумчиво кивнул.
– Хороший выбор, маленький Фуат, – произнес он. – Когда это случилось, я был примерно в том же возрасте, что и твой отец, и заведовал плантацией. Тогда я построил себе этот дом вдалеке от деревни, чтобы всегда быть рядом с кофейными деревьями.
– Но, дедушка, ведь большинство деревьев растут по другую сторону от деревни, – перебил его мальчик.
Старик бросил на мальчика строгий взгляд, и тот испуганно притих.
– Не перебивай меня, Али. Если будете перебивать меня, я, к сожалению, не смогу рассказать вам историю.
Как и предполагал Ибн-Шаукани, раздались многоголосые выкрики протеста, вскоре сменившиеся просьбами и мольбами.
– Ну хорошо, я расскажу вам историю. Но прежде, нескромный Али, еще пару слов о деревьях. Это правда, сегодня плантации находятся в основном на восточной стороне деревни. Но раньше, раньше их было полно по всей Насмураде. Потому что чужестранцы – персы, турки, египтяне, даже колдуны из страны франков – все они приходили сюда, хотели купить кофе. Поэтому мы разбивали все больше и больше рощиц. Но однажды они перестали приходить, и потому, – он указал на деревца чуть ниже его дома, – эти уже никто не поливает и не собирает с них урожай, не говоря уже о тех двух, что там, впереди, из которых я делаю кофе для себя. Но вернемся к Азазилу, джинну, и той ночи, когда он пришел в нашу деревню.
В такие дни обычно говорят, что в воздухе пахнет бедой. Еще ночью я видел, что Рас аль-Гуль, дьявольская звезда, мерцает особенно яростно, а это всегда говорит о том, что зашевелились джинны и демоны пустыни. И действительно, утром на Насмураде появилась слепая пророчица.
– Как она забралась на гору? – спросил Али.
Ибн-Шаукани снова бросил на мальчика укоризненный взгляд:
– Они приходят и уходят, никого не предупреждая. Такова их природа. А возможно, то был джинн, одному Аллаху то ведомо. Как бы там ни было, она не была из арабов, почти не знала нашего языка. Ее слепые глаза были белы, словно козье молоко, кожа – сморщенная, словно сушеный финик. Она поднялась по тропе до первого сторожевого поста.
Там пророчица возвестила о том, что в Насмураде придет могущественный джинн и всем жителям следует укрыться, в противном случае всех ждет смерть.
Но стражник лишь рассмеялся над старой ведьмой и сказал, чтобы убиралась обратно в пустыню, иначе познакомится с его мечом. Оно и понятно, он поступил как велено. На нашей горе постоянно появляются такие мужчины и женщины, и все они нищенствующие монахи.
– А что такое нищенствующий монах? – спросил кто-то из детей.
– Это такие люди, которые слишком ленивы, чтобы работать, и хотят, чтобы их кормили. Для таких людей на нашей горе нет места. Наша жизнь сурова, нам и самим едва хватает на пропитание. Поэтому мы всегда прогоняем их, прежде чем они взберутся на гору и явятся в деревню.
– Но ведь мы всегда подаем попрошайкам, – удивился Али.
– Это верно, любопытный Али. – Ибн-Шаукани сделал многозначительную паузу. – Но только с того судьбоносного дня, когда мы поступили несправедливо с настоящей прорицательницей, отмахнулись от ее искренних предупреждений, да простит нас за это Аллах. С тех пор мы всегда даем что-то нищим, чтобы искупить свою вину и стать более смиренными.