– О, но ты был прелестным ребенком, – снова вмешалась его мать, – самым лучшим сыном на свете. Ты был красивым и умным, ты научился читать в четыре года, у тебя был чудесный кроткий нрав, ты никогда не выходил из себя…

– Покажи ему портрет.

– Что? Ах да! – смеясь над своей забывчивостью, она потянула за висевшую на шее золотую цепочку.

Из-за ворота ее платья появился золотой медальон с гравировкой в виде щита на крышке. Майкл знал, что это такое, потому что у Сидни тоже был медальон.

– Смотри, – сказала мать, открывая крышку с гравировкой, – это ты. Тебе было всего пять. Ты не хотел позировать для фотографии, поэтому я написала эту миниатюру. А вот… – она щелкнула потайной пружинкой, и стеклышко, прижимавшее картинку, отошло в сторону, – локон твоих волос. Помнишь, как я плакала, когда ты в первый раз его стриг? – спросила она, повернувшись к мужу.

Отец Майкла кивнул, глядя на жену любящим взглядом. – Будь добр, расстегни цепочку, Теренс. Она наклонила голову и приподняла тяжелый узел волос на затылке. Отец расстегнул замок цепочки. Мать подхватила медальон.

– Он твой, Майкл. Двадцать лет я носила его, не снимая, но теперь он мне больше не нужен. Теперь у меня есть ты.

Она отдала ему нечто большее, чем медальон, все еще хранивший тепло ее тела. Она дала ему ключ, открывший дверь в прошлое. Или в новую жизнь?

* * *

Было слишком поздно, чтобы звонить Сидни. Он увидит ее завтра, – его родители пригласили Винтеров на обед, – но ждать еще так долго! Майкл хотел поскорее увидеть ее лицо, услышать ее голос. Показать ей свой портрет в пятилетнем возрасте, когда у него была семья, считавшая его «прелестным ребенком».

Лежа в чересчур мягкой постели в комнате рядом с супружеской спальней Макнейлов, он вглядывался в свое изображение. Неужели этот ангелочек с розовыми щечками и счастливым улыбающимся личиком – это он? Слишком красивый, слишком улыбчивый… И все же ему понравилось лицо в медальоне. Значит, его родители любили его, когда он жил дома. Майкл почувствовал, что его жизнь изменилась, когда он об этом узнал. Она словно озарилась светом той давней любви его близких, о которой он ничего не знал все эти долгие годы.

Он чувствовал себя таким счастливым! И все же ему было грустно. Ребенок, которого ждала его мать, все-таки умер: она сама рассказала, что потеряла его в тот самый день, когда пришло известие, что Майкл погиб. Утонул. Но потом случилось настоящее чудо: родилась Кэт. Как же ему дождаться завтрашнего дня, чтобы обо всем рассказать Сидни?

Ей понравится его семья, и они тоже ее полюбят. Он отдаст ей свой портрет, нарисованный матерью, и она увидит, что он был хорошим мальчиком, таким же, как Сэм, и родители не выгоняли его из дому. Они любили его. А раз так, она тоже сможет любить его, ничего не скрывая. Он будет достоин Сидни.

* * *

– А знаете, Олдерн, в восемьдесят восьмом я был в Шотландии. – Профессор Винтер поднял свой бокал с вином, словно салютуя хозяину на противоположном конце стола. – Съездил взглянуть на коллекцию в Шотландском Королевском музее. Пробыл целую неделю.

«Олдерн»… Так им всем полагалось обращаться к отцу Майкла. Сидни казалось, что это звучит как-то неуважительно и даже фамильярно – все равно что называть ее отца просто Винтером, – но тетя Эстелла утверждала, что так положено, а уж она-то точно знала, что к чему. Перед визитом в город она весь день с самого утра рылась в своей богатой коллекции книг по этикету.

–«Либо Олдерн, либо – милорд, либо – ваша светлость», – всю дорогу инструктировала она остальных членов семьи.

Разумеется, они отправились в карете: по такому великому случаю ни о какой поездке на поезде не могло быть и речи.

– О да, – любезно откликнулся лорд Олдерн на слова ее отца.

Он вообще был чрезвычайно любезен. Хотя от природы лицо у него было строгое, пожалуй, даже суровое, с тех самых пор, как Сидни с ним познакомилась, он ни на минуту не переставал улыбаться.

– Вы случайно не добрались до Сент-Андруса[19], когда были в наших краях? Там собрана богатая библиотека по вашему предмету. Честно говоря, я тоже им интересуюсь.

– Неужели? – оживился профессор Винтер. Филип оторвался от своего увлекательного разговора с сестрой Майкла, от которой не отходил ни на шаг с самого начала вечера, и незаметно подмигнул через стол Сидни. Она улыбнулась в ответ, молчаливо соглашаясь, что бедный лорд Олдерн, сам того не подозревая, только что помог отцу оседлать любимого конька, и теперь им предстоит выслушать бесконечный монолог о естествознании.

– Майкл уверяет нас, что ваш отец настоящее светило в своей области, – заметила леди Олдерн, обращаясь к Сидни.

Ее тихий голос был едва слышен за раскатами профессорского красноречия. Она улыбнулась с добродушным лукавством, ясно давая понять, что тайный обмен сигналами между Филипом и Сидни не прошел незамеченным. Сидни улыбнулась ей в ответ, чувствуя себя удивительно легко. Ей никогда прежде не приходилось встречать настоящую графиню, не говоря уж о том, чтобы обедать с ней за одним столом в кабинете ресторана. Но никакого трепета или стеснения перед этой миниатюрной женщиной с добрым лицом и негромким кротким голосом она не испытывала.

– Мой отец тоже был увлечен наукой, – сообщила она. – Он занимался энтомологией, хотя, конечно, не как профессионал.

– Энтомологией, – осторожно повторила Сидни. – Энтомология – это…

– Насекомые.

– Да, верно.

Возможно, доброжелательная манера графини Олдерн несколько вскружила ей голову, но восхищенный взгляд, который она бросила на графиню, не остался без ответа.

– Майкл сказал мне, что вы рисовали чудесные картины.

– Он об этом говорил? – ее светлость подняла взгляд на Майкла, сидевшего по левую руку от отца на противоположном конце стола, и ее зеленые глаза просияли. – Ну что ж, я по-прежнему рисую, но меня никак нельзя назвать знаменитостью…

– Не надо скромничать, Элизабет, – остановил жену лорд Олдерн, поспешив воспользоваться паузой в рассуждениях профессора Винтера. – У моей жены было две персональных выставки в Глазго, и она участвовала в одной коллективной в Лондоне. Ее считают одаренной художницей со своим оригинальным видением мира.

За этим уверенным заявлением последовало короткое затишье. Интересно, подумала Сидни, что именно Майкл рассказал о ней родителям? Они держались с ней чрезвычайно мило – просто воплощенная любезность! – но не выказали того особого любопытства, которое означало бы, что им известно, какие чувства и отношения связывают ее с Майклом. Значит, он им ничего не сказал. Она не знала, что и думать.

– Майкл тоже хорошо рисует, – вступил в разговор Сэм. – Верно, Майкл?