– Здесь что-то есть, – произносит голос Аби. – Здесь, на чердаке, с нами. Что-то хранит нас. Оно приходит ко мне по ночам.

За стенами кинотеатров соперничающие демонстрации переходили в побоища, и никогда заранее не узнаешь, кто с кем будет драться сегодня и кто пойдет против кого. Кто – антифашисты или таквакоры[24], активисты «Палестинской Солидарности», «Гилель»[25], ликудники[26], «Евреи Против Сионизма» или фашисты всех мастей, – кто будет сегодня требовать, чтобы фильм показали или, наоборот, запретили.

– Одна радость, – говорит, ухмыляясь, Фоксер, – это что антисемиты запутались не меньше, чем все остальные.

Сайт сторонников белого превосходства «Антизог.орг» разместил у себя хвалебный обзор фильма – факт, на который потом опирались его либеральные критики, – основанный на том, что «создатели фильма не закрывали глаза на правду о евреях». Однако, как заметили в «Фольксфронт.труф.нет», «кровососы или нет, а именно евреи в этом фильме – хорошие парни. Так что не ошибитесь».

Посыпались угрозы. Некоторые получал Джонни Д., но главной их мишенью стал Даниель Кейн.

– Верно то, что в возрасте Эдварда Каллена смешно считать, будто наличие клыков автоматически превращает человека в плохого парня, – говорит Бойер. – На мой взгляд, все претензии к этому фильму основаны вовсе не на антисемитизме, и даже не на филосемитизме, а на элементарном культурном снобизме. Это фильм-эксплуатация. Разумеется, вы можете сколько угодно утверждать, что эксплуатируемой стороной в нем являются евреи – все остальные так и делают. И хотя за фильмом стоит определенная исследовательская работа – между прочим, у нацистов действительно была операция под названием «Вервольф», – суть дела от этого не меняется: этот фильм – трэш, поп-культура… Вы, конечно, можете мне возразить – а я на вашем месте так бы и сделал, – что так называемая трэш-культура сегодня куда успешнее справляется с задачей освещения всякого дерьма, которое происходит в мире, чем чертовы новости, а потому смешно даже вести сейчас подобный разговор. Но – тем не менее.

Сценарии Даниеля Кейна были страстными, энергичными, характерными и предсказуемыми. Если бы он смог предсказать то, что будет твориться вокруг них после его смерти, его родители оставили бы его комнату нетронутой и показывали бы ее фанатам. Те входили бы туда, как в святыню.

Но жизнь есть жизнь, и комнату убрали. Так что теперь его мать показывает мне фотки.

– Вот что он любил, – говорит она. – Все время монстры, одни только монстры.

Она показывает мне фото, на котором милый, похожий на ботаника мальчуган стоит у шкафа, сплошь заставленного миньками из «Подземелий и Драконов».

Холли Кейн – высокая женщина сорока с лишним лет, с седеющими светлыми волосами, заплетенными в длинную косу. Вид у нее очень усталый. Мы говорим с ней по «Скайпу», я – сидя на солнышке, она – под дождем, снова рассказывает мне все то, что повторяла другим уже раз сто, не меньше. Она разворачивает свою камеру так, чтобы показать мне вид из окна – то, на что он смотрел каждый вечер. Изображение на моем экране колеблется и дробится на пиксели. Наконец я вижу высокую кирпичную башню – смехотворная причуда в малоэтажном пригороде Бостона.

На память тут же приходит сцена из фильма, где Хранитель карабкается при лунном свете по шпилю амстердамской Аудекерк, а его движения напоминают сразу и кошку, и ящерицу. Так и видишь, как двенадцатилетний Даниель Кейн смотрит вечерами в свое окно и придумывает похожие истории.

Ну, по крайней мере, я вижу.

– Он ничем не мог бы выразить больше любви, чем этим сценарием, – говорит Холли. – Посмотрите фильм и сами убедитесь, что он любит ее.

Я киваю и повторяю ей парочку цитат из Бойера – о присвоении, ниспровержении и уважении. Ее реакция меня удивляет.

– Я никогда в это не верила, – говорит она. – Честно говоря, вся эта лабуда с иронией и прочим меня нисколько не убеждает. – Видя выражение моего лица, она улыбается. – Это все равно что рассказать расистский анекдот и сказать: «Ну, смешно же?» Мы с Даниелем много об этом спорили.

Так у них были разногласия по поводу сценария?

– Не знаю, что вам и сказать, – отвечает она. – Он всегда умел убеждать. – Она улыбается. – В одном я уверена – сам он точно не считал свой сценарий проявлением неуважения. Он был продиктован ему любовью.

Любовью-то любовью, но вот насколько она была уместна, эта любовь, и смела ли назвать свое насмешливое, заучкинское имя, остается вопросом. В том, что это была именно она, сомнений нет.

Офицер СС карабкается по лестнице.

– Что это за шум? – произносит голос.

Перед ними, хорошо различимая в скате крыши, находится деревянная дверь на чердак. Офицеры вынимают оружие.

– Что это такое?.. – шепчет главный, толчком распахивая дверь в темноту.

«Это снобизм, – пишет мне Бойер в своем имейле. – Посмотрите на Аусландера – «Надежда» вполне провокативная книга, но никто не обвиняет его в неуважении, хотя он и превращает свою героиню – возможно, самую известную женщину-жертву в истории – в сварливую, смердящую старуху. Но он ведь «серьезный писатель» – заметьте, я тут не злобствую на Аусландера, его книга действительно прекрасна, – и ему можно. А здесь?»

Здесь.

Мгновение тишины. И нарастающий рык.

Из темного чердака вырывается девочка, ее волосы спутаны, платье висит клочьями, точнее, не висит, а полощется вокруг нее, захваченное стремительностью ее движения, вихрем поднятой пыли и тьмы. Ее глаза горят. Рот широко раскрыт. Клыки сверкают.

Камера отступает в сторону и показывает нам прячущуюся мать девочки, ее лицо застыло от ужаса. Мы слышим какой-то треск, громко кричат мужчины. Брызжет кровь.

Эти два лица: свирепое, хищное у девочки и окаменевшее, забрызганное кровью у матери – стали каноничным образом фильма «Анна Франк: Вампир».

Через сутки после того голоса, который вещал о справедливости, в полицию Лос-Анджелеса позвонил совсем другой человек и продиктовал адрес где-то в Пакойме.

В подвале заброшенного дома нашли останки Даниеля Кейна. В грудь ему воткнули кол. Голову отделили от тела. Обескровленное, оно лежало в ванне, сверху из шланга на него сочилась вода – тело все время омывалось. Оно было сильно исколото – старые кухонные ножи из дешевого серебра торчали из ран. Сверху его посыпали чесноком.

За неделю три разные группировки взяли на себя ответственность за убийство. Первым подоспел «Альянс за выживание белой расы» с таким посланием: «Захотел подразнить волков, жид-кровопийца? Так почувствуй силу наших укусов. Пусть начнется война».