Я вдруг понял и почувствовал то, что нельзя даже назвать мыслью и что и может прийти только на ускользающей границе сна. А именно… А именно…

Сейчас у меня не было заботы думать, любит ли меня отец? Он звал меня, заставлял напрягаться из последних сил. Нас ждал остров Коневец, и не было ничего важнее этого. А я… Всю жизнь протрухал в ожидании любви. Какая рабская мечта! Какая глупость, Господи ты Боже мой!

Согласиться не быть любимым — всего-то и нужно, чтобы оставить хоть какой-то след в жизни. Почему я не знал об этом сразу?

Мне стало, не скажу, спокойно, но легко, как будто я скинул с себя груз, который всю жизнь нес усердно. Потому что не было ничего дороже, чем он. Так сказали. Сейчас я понял, что меня обманули, посмеялись надо мной, в рюкзаке были просто речные камни, и вот теперь можно, наконец, выпрямиться и идти свободно.

Не зря вдогон сну о бабушке мне был послан этот. После отказа бабушки — злой крик отца. Мне показалось, что я выздоравливаю от смерти.

Катя будила меня, видимо, давно, потому что брызгала водой из чашки. Она была при параде — в сиреневом жакете и длинной черной юбке. По телевизору шла передача «Хорошие новости». В дверь стучали.

— Кто? — спросил я ее, имея в виду стук.

— Звонили два раза по рингу. Что-то там случилось. Я иду! — крикнула она в сторону двери и снова повернулась ко мне. — Мне надо идти. Тебе тоже.

— А где Назаров?

— По-моему, он свихнулся, — ответила Катя. — Ушел, еще затемнение не кончилось. Всё говорил про пацанов, которые сделают ему пластическую операцию. Не хуже, мол, чем у Мэрилин Монро. Не помню, чтобы та делала фейслифтинг. Может быть, он ее перепутал с Софи Лорен?

— Существенное наблюдение. Но как он отсюда выйдет? Не думает же он, что найдет дорогу обратно?

— Я и говорю: можечокнулся. А что такое «обратно»? Задом наперед?

— Ладно, проехали, — сказал я. Хотя меня в очередной раз прошибла догадка, что обратного пути здесь просто нет. Как в сталкеровской Зоне. Катя не знала даже слова. Но если кто-нибудь и может сказать мне правду…

— Всё же люди приходят сюда, — спросил я, — и возвращаются потом наверх. Как?

Я должен был кому-то задать, наконец, этот прямой вопрос. Кому же, в таком случае, как не Кате?

— Конечно. Но каждому указывают место и час.

— Ничего не понял.

— Все сферы медленно вращаются. Мы просто этого не замечаем. В определенном месте и в определенный час наши выходы совпадают с внешними. Вот и всё. Но расписание знают только Иван Трофимович и еще два-три человека. Твоему Назарову самому ни за что не угадать.

Однако как-то же он сюда вошел, подумал я. Да и сам я попал в логово за мизерную, можно сказать, взятку. Но дальнейший разговор явно не имел смысла.

— Я готов. Где искать твоих молодцев?

— Ты что? — испугалась Катя. — Этого не нужно. Иди к Пиндоровскому. И отдай, что ты там ему должен. Неужели это так важно?

Я инстинктивно дотронулся до кармана — дискета была нетронута. Катю полагалось поцеловать. Хотя бы по-дружески. Но от этого утреннего ритуала я отказался.

— Хорошо, к Пиндоровскому. Ты покажешь, где он?

— Вообще-то он живет здесь, в конце коридора.

— А, так это у него горел ночью огонек? Очень мило.

— Шеф иногда читает ночью. При свечах. Ему это чем-то детство напоминает.

— Так-так-так… Давай к Пиндоровскому.

Мной продолжала владеть та безымянная решимость, которую я почувствовал на отцовской яхте. Хотя дискету я отдавать раздумал и вообще плохо представлял, что меня ждет.

— Сначала надо поговорить с профессором. Он звонил, сказал, что хочет сообщить что-то важное.

— Григорий Михайлович? Ты о нем говоришь?

— Не знаю. Профессор, и всё. На береговую птицу похож.

— Он, — засмеялся я.

— Они дружили с Антиповым. Ты ведь искал Антипова?

— Понял.

Я направился к двери.

— Не туда. Профессор ждет тебя в зимнем саду. Там он обычно завтракает. Здесь спустишься по винтовой лестнице.

В комнате Кати оказалась еще и невидимая выгородка, из которой действительно спускалась винтовая лестница. Но мой ободренный дух знал теперь только прямые ходы. Еще один тайный лаз унижал меня. Всякая тактика претила. Стратегия, впрочем, тоже. Я хотел встретиться с врагом лицом к лицу. Правда, сейчас-то я шел на встречу с профессором.

Уже понимая, что говорю лишнее, я спросил:

— Это для безопасности, или так короче?

— Она ведет в шахматный павильон. Но пройти в зимний сад можно только через него, — сдержанно и сухо, чтобы не оскорбить мою решимость, сказала Катя.

Уже не ожидая от меня ласки, она вдруг сама обняла мою голову и крепко поцеловала в губы. Довлатов сострил бы: «В оппозицию девушка провожала бойца».

Нащупывая первую ступеньку в проеме, я едва не нырнул в него головой от крика, который понесся мне в спину. Кричала женщина, только что, видимо, разрешившаяся от бремени: «Если скрючен индивид — спина, ноги, плечи — помогает хондроксид…»

— Катя! — закричал я, мешая испуг и раздражение, поскольку в долю секунды успел догадаться о происхождении крика.

— Ты что испугался? Я включила громче телевизор.

— Зачем?

— Всегда так делаю перед уходом. Стремно возвращаться, когда все молчит. Как будто я уже умерла.

Прощальный крик из телевизора странным образом запустил мое возбуждение на новую скорость. Спуск по винтовой лестнице вызывал состояние легкого похмелья. Замечательное, между прочим, состояние. Чудовища отступили, слетелись ангелы. Они врачуют, ободряют, поднимают на подвиг. Многие достойные поступки совершены именно в таком состоянии. Уверен. Например, подумал я, наверняка в нем написаны любимые мной строки Блока: «И всё так близко и так далёко, Что, стоя рядом, достичь нельзя…» Такое ощущение человеческой тщеты и одновременно божественного всемогущества, которые как-то совмещаются в игре зрения. И дальше, дальше: «И не постигнешь синего ока, Пока не станешь сам как стезя…» Сейчас это точно относилось ко мне.

Конечно, я был заинтригован. Наконец-то туман вокруг Антипова рассеется. Иногда он казался мне самой главной фигурой во всем этом происшествии, может быть, даже обладателем тайны. Но также часто я подозревал его в фокусничестве и обмане. Экстравагантный приверженец Руссо, помешанный на своих соловьях. Из рассказов о нем иногда выглядывал образ эксцентрической пустоты, правдивого завиранья, вдохновенной путаницы и меткого попадания рядом с целью.

Может быть, Антипов давно уже сбрендил? Баламуты часто идут вместо пророков. А старик просто потерял память, и милиционеры с психиатрами пытаются сейчас наводящими вопросами удостоверить личность несчастного.