ярости». «Оживить и озвучить ее способно только слово, а оно у Максимова удручающе однозвучно».)

«В это же – романное – время, по тем же московским закоулочкам летают ангелы Венички Ер. И внятно выговаривают „что-то такое“ на ангельском своем языке, гениально воплощая в литературную явь неосуществленную мечту „жестокого таланта“ о метафизике и мистики русского запоя – романе „Пьяненькие“ (Сноска: «За что Бахтин „Москву – Петушки“ весьма одобрил, о чем я с радостью узнала благодаря любезности и осведомленности А. Сопровского. Ему (Бахтину) в свое время пришелся по душе один из показательнейших образцов современного „паниронизма“ роман „Москва – Петушки“ (Континент, № 32, стр. 371)».)

Вот у кого поэтика Достоевского наконец подняла нагруженные веки, подтянулась, распрямилась и воскресла. Без монархического или православного идеала, без сострадательного психологизма – одной силой слова, преображенного гротеском, иронией, игрой, выдумкой. А сострадание и жалость, положенные всякому истинно „жестокому таланту“, передаются у Венички не соответствующими словами, но жанром – особым жанром русского путешествия: это Радищев пересаживается из сентиментального европейского дилижанса в видавшую виды гоголевскую бричку, исторгает болезненный стон при виде чудища, которое обло и лайя, меж тем как разудалая электричка оставляет далеко позади себя другие народы и государства, от Елисейских Полей Елисеевский магазин отделяется одним слогом, а глухонемая баба, свесившись с печки, комментирует поиски собственного „я“» (Синтаксис, № 12, 1984 г.).

1986

Сегодня до полудня осилил то, что, наверное, никто не осиливал: 1-ю и 2-ю книги Паралипоменон.

Читаю Н. Берберову. Вот как и с кем она сидит в берлинском ресторане (все смылись из России «для поправления здоровья») (1922 г.).

А ведь какая бездна только чтива стоит в очереди. Поэтика древнегреческой литературы с Аверинцевым, Хармс, История средних веков, Словарь библейского богословия, мемуары о Хармсе и Кузмине, П. о Нибелунгах и пр. и пр.

Молодые писаки из Варшавского пакта: о трех столпах современной молодой русской литературы 70-х гг. Проза – Шукшин. Драм. – Вампилов. Поэзия: Н. Рубцов.

(Иностранная литература. 1978 г.)

Там же: «Утопии Джорджа Оруэлла, который в своем антисоциалистическом ослеплении…» и т. д.

Из совершенно незнакомого мне стихотворения Фета:

Язык душевной непогоды

Был непонятен для меня.

И оттуда же:

И духа злобы над душою

Я чую тяжкое крыло.

И до чего трогательно звучит у Фета еще не обосранное большевиками слово «разоблаченная», то есть без покрывала.

А в «Правде» за 28 сентября – передовая статья об эскалации атеистической возни.

Не выбрасывать «Правду» от 28-го (по-моему) сентября с передовицей об ускорении атеистической пропаганды.

Утром «Ров» Андрея Вознесенского, никудышного, если не считать протокольной стороны дела в прозаич. переборах.

В мемуарах Берберовой веселые сноски о своих подружках по гимназии и судьбах их. Наташка Ш., будущая эсерка, умерла в Соловках, Лидия Ш. – в 1931 г. покончила с собой. Люся М. – расстреляна в 1938 г. Маша Р. – умерла от голода в Ленинграде в 1942 г. И пр., и пр.

А сама – вовремя свалила во Францию в 1922 г.

Возобновляю чтение «Бесов». Но – помехи, суеты и глупая необходимость прочесть чингизовскую «Плаху». Мгновенность каждого отдельного дня.

Неисправимейший балбес Блок. Из дневников 1918 г.: «Чувство неблагополучия – музыкальное чувство».

В самом деле балбес: «Россия заразила уже человечество своим здоровьем» (и это в дневнике 20 февраля 1918 г.).

В этой самой «Плахе»:

«лишь стихийные бедствия да человек могли нарушить этот изначальный ход вещей в Моюнкумах…»

«и в этом была своя, от природы данная целесообразность…»

«В ней (волчице) заговорил великий природный инстинкт сохранения потомства…»

«и красотой своего звериного предназначения»

«так устроила их природа в ходе эволюции»

«уж так повелено началом всех начал…»

«(волчат), которых изначальное предназначение и явило на свет ради такой охоты (на сайгаков)…»

«Но каждой твари свой рай предопределен».

«Понятно, волчица не могла дать им имена: раз богом не определено, не переступить…»

«теперь они были равны перед лицом безжалостного оборота судьбы…»

Сентенции: «Трудно установить, что такое людская жизнь».

Вот это хорошо: «предощущение беды».

Вот в этой «Плахе» Авдий слушает старые болгарские церковные песнопения: «Уже с зачина стало ясно, что… И в этом была сила их искусства, когда заученные божественные тексты лишь предлог, лишь формальное обращение к Нему и на первом месте (!) здесь дух человеческий, устремленный к вершинам собственного величия».

«приковало мои мысли и чувства с такой неотразимой силой»

«чтобы мы погружались в себя, в кружащие омуты подсознания»

Еще сентенция: «На все есть своя причина в жизни».

«И лишь музыка, преодолевая догмы всех времен, всегда устремлена в грядущее».

«Невольно появлялась мысль: были бы крылья – полетел бы над землей».

Чингиз продолжает свои гадости. «Да, законы человеческих отношений не поддаются математическим исчислениям, и в этом смысле Земля вращается, как карусель кровавых драм».

И совершенно дурацкая беседа с отцом Координатором перед вышиб. Авдия из духовной семинарии.

Авдий: «Лично для меня молитва есть контрапункт постоянных размышлений о Всевышнем».

Он же: «Ну если вы исключаете самостоятельность мысли как таковую, то, к сожалению, владыка, нам не имеет смысла дальше разговаривать» и пр.

«А не ты ли рвался с неудержимой силой из стен семинарии на стремнину жизни?»

«Авдию запомнились необыкновенно тонкие черты ее одухотворенного лица».

Опять «Плаха». Усматриваю провокацию, сверх фальши и плохой умелости.

Кюстин. La Russie en 1839.

Москва, Издательство политкаторжан, 1930 г. Почти тут же отправлен в «спецхран».

«До сих пор я думал, что истина необходима человеку как воздух, как солнце. Путешествие по России меня в этом переубеждает. Лгать здесь – значит охранять престол, говорить правду – значит потрясать основы».

«Величайшее удовольствие русских – пьянство. Но вот что характеризует добродушие русского народа: напившись, мужики становятся чувствительными и вместо того, чтобы угощать друг друга тумаками, по обычаю наших пьяниц, они плачут и целуются. Любопытная и странная нация! Она заслуживает лучшей участи».

«У русских больше наблюдательности, чем ума, больше добродушия, чем доброты, больше остроумия, чем воображения».

Он же: «Все души носят здесь мундир».

«Здесь все слишком несчастны, для того чтобы жаловаться».

«Русский народ – нация немых».

Обольщается де Кюстин: Петербург будет затоплен. Воды снова завладеют трясиной. (1839 г.)

Маркиз де Кюстин великолепно о Кремле: «Все эти (на территории Кремля) богомольные памятники, гордыня властолюбия, благочестия и славы, выражают, несмотря на их кажущееся многообразие, одну-единственную идею, господствующую здесь над всем: это война, питающаяся военным страхом».

«Кремль, бесспорно, есть создание существа сверхчеловеческого, но в то же время