Везде сплошные загадки – и что Джилл может пахнуть еще сильнее, чем Джилл… и что Доркас хочет пахнуть как Джилл, когда она пахнет как Доркас… и что Джубал сказал, что Доркас – драная кошка. С кошками, а точнее, с одним котом Майк успел уже познакомиться. Кот этот проживал в усадьбе Джубала (не как домашнее животное, а в качестве совладельца). Иногда он приближался к дому и милостиво принимал какое-нибудь людское подношение. Кот и Майк отлично грокали друг друга; плотоядные мысли этого весьма самостоятельного животного нравились Майку и казались вполне марсианскими. Он быстро выяснил, что имя кота (Фридрих Вильгельм Ницше) не настоящее, но никому об этом не рассказал, потому что не мог произнести настоящее имя, а только слышал его в голове.

Кот бывал иногда «драный», но ведь Доркас – совсем не драная и не похожа на кота ни размерами, ни цветом, ни запахом, ни голосом.

Давание подарков оказалось очень хорошим делом; кроме того, оно позволило Майку прочувствовать истинную ценность денег. Но ему хотелось грокнуть и многие другие вещи – и он о них не забывал. Джубал уже получил от сенатора Буна два письма – и дважды его вежливо отшил, никому о том не сообщая; Майк не тревожился, при его отношении ко времени «ближайшее воскресенье» совсем не являлось какой-то определенной датой. Однако следующее приглашение было адресовано прямо «мистеру Валентайну Майклу Смиту» – Верховный епископ Дигби не переставал дергать Буна, к тому же тот и сам уже догадывался, что Джубал тянет волынку.

Майк отнес приглашение Джубалу.

– Ну так что? – страдальчески поморщился Джубал. – Хочешь ты съездить к ним или не хочешь? Ты же, в общем-то, не нанимался – мы вполне можем послать их к чертовой бабушке.

В следующее воскресенье рано утром рядом с домом приземлилась машина с шашечками и живым водителем (Харшоу напрочь не доверял новомодным роботакси). Майк, Джубал и Джилл направлялись в принадлежащий Церкви Нового Откровения храм Архангела Фостера.

23

Всю дорогу Джубал пытался предостеречь Майка, однако Майк так и не понял, против чего именно. Он слушал каждое слово – но ведь проплывавшие внизу картины требовали полного внимания, так что приходилось идти на компромисс и откладывать все услышанное в памяти.

– Слушай, сынок, – увещевал его Джубал, – эти самые фостериты – им же нужны твои деньги. Ну и конечно же престиж – вон, даже сам Человек с Марса и тот принял нашу веру. Они возьмутся за тебя всерьез – но ты держись.

– Прошу прощения?

– Кой хрен, да ты меня совсем не слушаешь!

– Извини, пожалуйста.

– Ну… давай попробуем так. Религия – большое утешение для большого числа людей; кроме того, нельзя отрицать возможности, что где-то там какая-то там религия является Абсолютной Истиной. Но очень часто религиозность человека – всего лишь способ потешить свое самомнение, не имея к тому ровно никаких оснований. Церковь, в которой воспитывали меня с детства, заверяла меня, что я – лучше большинства остальных, что я «спасусь», а они «будут прокляты», мы живем в благодати, а все остальные – «язычники» и «еретики». Вот, скажем, наш брат Махмуд для них – «язычник». Невежественные охламоны, мывшиеся раз, наверное, в год и сеявшие свою кукурузу по фазам Луны, – они имели наглость утверждать, что знают все ответы на главные вопросы мироздания. И это давало им право смотреть на чужаков сверху вниз. Мы пели гимны, полные дурацкого высокомерия, восхваляли фактически не Господа, а самих себя, – как это ловко мы к Нему примазались, как уютно устроились, и как высоко ценит Он нас, и что схлопочут все остальные, когда наступит Судный День. Мы, видите ли, обладали единственной подлинной – прямо от Лидии Пинкхэм, разновидностью…

– Ты что, Джубал, – вмешалась Джилл. – Он же ничего этого не грокает.

– Как? Простите, ради бога. Родители прочили меня в проповедники, это нет-нет да и сказывается.

– Что есть то есть.

– Понимаешь ты, с носу в рот. Знаешь, каким был бы я проповедником, если бы не прискорбная страсть читать книжки? Имей я чуть-чуть побольше самоуверенности да хорошую дозу невежества – и пошел бы по этой стезе ой как далеко. Кой хрен, да вот это самое заведение, куда мы с вами летим, именовалось бы сейчас храм Архангела Джубала.

– Не надо, Джубал, – содрогнулась Джилл. – Ты что, хочешь, чтобы меня стошнило?

– А я ведь на полном серьезе. Жулик врет – и знает, что врет, сильно ограничивая тем свои возможности. А вот хороший шаман верит каждому своему слову, эта уверенность заразительна, что безгранично расширяет его возможности. Я же не имел достаточной веры в собственную непогрешимость, а потому никогда не смог бы стать пророком… только так, чем-то вроде критика, – третьесортным пророчишкой, правда со всеми маниями и заблуждениями, присутствующими в этой профессии.

Джубал помрачнел и на секунду смолк.

– Именно это и беспокоит меня в фостеритах, – продолжил он со вздохом. – Похоже, они несут свою чушь вполне искренне – а Майк на такое покупается.

– Ну и что же, думаешь, хотят они сделать?

– Обратить его в свою веру. А потом добраться до денег.

– А разве это возможно? Ты же вроде надежно их пристроил.

– Против его воли – невозможно. Более того, Майк и сам не смог бы просто так вот взять и раздать свое состояние – сразу вмешается правительство. Но вот пожертвовать его влиятельной церкви – это совершенно другой коленкор.

– Что-то не очень улавливаю разницу.

– В юридическом смысле, – горько усмехнулся Джубал, – религия – нечто вроде ничейной земли, вот так-то, милая. Церковь может делать абсолютно все, позволенное любой другой организации, – и притом без всяких ограничений. Она не платит налогов, не обязана публиковать свои финансовые отчеты, имеет практически полный иммунитет против обысков, проверок и контроля – и это притом, что церковью считается любая шарага, объявившая себя церковью. А из многочисленных попыток провести разграничение между «настоящими» религиями, имеющими право на подобные поблажки, и «сектами» ничего путного не вышло и не выйдет – разве что ввести государственную религию. Способ, прямо скажем, радикальный – вроде как лечить от перхоти гильотиной. И по жалким лохмотьям Конституции Соединенных Штатов, и по Федеративному договору все церкви в равной степени неприкосновенны – особенно те из них, которые располагают приличным количеством голосов избирателей. Если Майк обратится в фостеризм – а потом напишет завещание в пользу своей церкви – а потом одним прекрасным утром «вознесется на небеса», – все это будет вполне законно, и никто не сможет ему помешать. Ведь мы же, как говорится, живем в свободной стране.

– Господи боже! А я-то считала, что теперь он в безопасности!

– На этом свете полной безопасности не бывает.

– Д-да… И что же ты намерен делать?

– Ничего. Буду сидеть и мандражировать.

Эту беседу Майк даже и не пытался грокнуть, а прямо занес в память. Она касалась предмета, предельно простого в марсианской системе понятий – но в то же самое время поразительно скользкого и неуловимого, если говорить о нем по-английски. Нельзя переводить эту основополагающую марсианскую концепцию словами «Ты еси Бог», плохой перевод не позволил достигнуть взаимогроканья даже с братом Махмудом, а значит – нужно ждать. Ожидание неизбежно принесет плоды; брат Джилл изучает язык, вот выучит, и тогда ей можно будет объяснить. И тогда они будут грокать воедино. А пока Майк разглядывал восхитительные виды из окна такси, преисполненный восторженного ожидания. Он ждал и надеялся на встречу с человеческим Стариком.