Поэтому я вмешался в разговор со всею простотою, которую мог напустить на себя.

— Мне остается благодарить вас за ваш совет, джентльмены, — сказал я. — А теперь я, с вашего позволения, хотел бы задать вам два-три вопроса. Одна вещь, например, как-то совсем забыта: принесет ли это дело какую-либо пользу нашему другу Джемсу Глэнскому?

Все немного опешили и стали давать мне различные ответы, которые на практике сводились к тому, что Джемсу остается надеяться только на милость короля.

— Затем, — сказал я, — принесет ли это какую-нибудь пользу Шотландии? У нас есть пословица, что плоха та птица, которая грязнит собственное гнездо. Я помню, что, будучи еще ребенком, слышал, будто в Эдинбурге был бунт, который дал случай покойной королеве назвать эту страну варварской. Мне всегда казалось, что от этого бунта мы скорей проиграли, чем выиграли. Затем наступил сорок пятый год, и о Шотландии заговорили повсюду. Но я никогда не слышал, чтобы мы что-нибудь выиграли и сорок пятым годом. Теперь обратимся к делу мистера Бальфура, как вы его называете. Шериф Миллер говорит, что историки отметят этот год, — это меня нисколько не удивляет. Я только боюсь, что они отметят его как бедственный и достойный порицания период.

Проницательный Миллер уже пронюхал, к чему я клоню, и поторопился пойти по тому же пути.

— Сильно сказано, мистер Бальфур, — сказал он. — Очень дельное замечание.

— Нам следует затем спросить себя, хорошо ли это будет для короля Георга, — продолжал я. — Шерифа Миллера это, кажется, мало заботит. Но я сильно сомневаюсь в том, чтобы можно было разрушить здание, не нанеся его величеству удара, который мог бы оказаться роковым. — Я дал им время ответить, но ни один не изъявил на это желания. — Среди тех, кому это дело не должно было оказаться выгодным, — продолжал я, — шериф Миллер упомянул нескольких человек, в том числе и меня. Надеюсь, он простит мне, но я думаю иначе. Я не колебался, пока дело шло о спасении жизни Джемса, хотя и сознавал, что многим рискую. Теперь же я думаю, что молодому человеку, желающему сделаться юристом, неудобно утвердить за собой репутацию беспокойного, мятежного малого, не достигнув еще двадцати лет. Что же касается Джемса, то, кажется, при настоящем положении дел, когда приговор уже почти вынесен, у него только и надежды, что на милость короля. Разве нельзя в таком случае обратиться непосредственно к его величеству, охранить репутацию высоких должностных лиц в глазах публики и избавить меня самого от положения, которое может испортить мне карьеру?

Все сидели и глядели в свои стаканы. Я видел, что мой взгляд на дело им неприятен. Но у Миллера было на всякий случай готовое мнение.

— Если мне будет дозволено привести соображения нашего молодого друга в более оформленный вид, — сказал он, — то, насколько я понимаю, он предлагает нам включить факт его заключения, а также некоторые намеки на показания, которые он готовился дать, в докладную записку правительству. Этот план имеет некоторые шансы на успех. Он может помочь нашему клиенту не хуже другого, пожалуй, даже лучше. Его величество, может быть, почувствует некоторую благодарность ко всем, имеющим отношение к этой записке, которой может быть придано значение чрезвычайно деликатного изложения верноподданнических чувств. И я думаю, что при редактировании ее надо именно подчеркнуть эту сторону.

Все кивнули, вздохнув, так как первый способ, несомненно, приходился им более по вкусу.

— Так пишите, пожалуйста, мистер Стюарт, — продолжал Мюллер, — я думаю, что записка может быть прекрасно подписана всеми нами, присутствующими здесь в качестве поверенных подсудимого.

— Это, во всяком случае, не может никому из нас повредить, — сказал Кольстоун, еще раз глубоко вздохнув; он последние десять минут воображал себя лордом-адвокатом.

Вслед за этим они без особенного энтузиазма стали составлять записку, но за этим занятием вскоре воодушевились. Мне же не оставалось делать ничего другого, как глядеть на них и отвечать на случайные вопросы. Бумага была написана очень хорошо. Она начиналась с изложения фактов, относившихся ко мне, касалась награды, объявленной за мой арест, моей добровольной явки на суд, давления, оказанного на меня, моего заточения и прибытия в Инверари, когда уже было слишком поздно. Затем в ней излагались те чувства верности и радения об общественном благе, вследствие которых было решено отказаться от своего права действия. Заключалась записка энергичным воззванием к королю о помиловании Джемса.

Мне кажется, что меня лично принесли в жертву и представили беспокойным малым, которого вся эта группа юристов едва могла удержать от крайностей. Но я не придирался к этому, предложив только, чтобы меня выставили готовым дать собственные показания и подтвердить показания других перед любой следственной комиссией, и просил об одном: чтобы мне немедленно выдали копию.

Кольстоун мямлил и запинался.

— Это очень конфиденциальный документ, — сказал он.

— Мое положение относительно Престонгрэнджа совершенно особенное, — отвечал я. — Я, без сомнения, завоевал его сердце в наше первое свидание, так что он с тех пор постоянно был мне другом. Если бы не он, джентльмены, я бы теперь был мертв или ожидал приговора вместе с несчастным Джемсом. Поэтому-то я и хочу послать ему эту записку, как только она будет переписана. Примите также во внимание, что этот шаг послужит мне защитой. У меня здесь есть враги, привыкшие действовать энергично. Его светлость тут, у себя, и рядом с ним Ловат. Если наши действия окажутся хоть немного двусмысленными, я могу легко очутиться в тюрьме!

Так как у моих советчиков не нашлось ответа на эти соображения, они наконец решили согласиться и только поставили условие, что, препроводив эту бумагу Престонгрэнджу, я выразил бы ему почтение от имени всех присутствующих.

Адвокат в это время обедал в замке у его светлости. С одним из слуг Кольстоуна я послал ему записку, прося о свидании, и получил приглашение сейчас же повидаться с ним в одном частном доме. Я застал его одного в комнате. На лице его ничего нельзя было прочитать. Но у меня настолько хватило наблюдательности и ума, чтобы заметить в сенях несколько алебард и сообразить, что Престонгрэндж готов был арестовать меня немедленно, если бы это оказалось нужным.

— Так это вы, мистер Давид? — сказал он.

— Боюсь, что вы не особенно рады видеть меня здесь, милорд, — отвечал я. — Прежде чем начинать разговор о деле, мне хотелось бы выразить благодарность за ваши постоянные дружеские услуги, даже если бы теперь они и прекратились.

— Я уже раньше слышал о вашей благодарности, — сухо возразил он, — и думаю, что вы, вероятно, не для того вызвали меня из-за стола, чтобы еще раз выразить ее. На вашем месте я помнил бы также, что вы стоите пока на очень шаткой почве.

— Думаю, что теперь это кончилось, милорд, — сказал я. — Если только вы взглянете на эту бумагу, то, может быть, подумаете то же.

Он внимательно стал читать ее, сильно нахмурив лоб; он перечитывал то одну часть, то другую, точно взвешивая и сравнивая производимое ими впечатление. Лицо его немного прояснилось.