Перед ужином пассажиры теплохода были званы в музыкальный салон, где разыгрывалось представление, именуемое «Дебаты». Предоставлялась трибуна двум кандидатам в Президенты России, как если бы эти выборы уже проходили. Кандидатам следовало изложить предвыборные программы и ответить на вопросы избирателей. Роли кандидатов взяли на себя — Куприянов, который и являлся истинным кандидатом, лишь ожидавшим начала настоящей компании, и Есаул, который изображал оппозицию, приверженную прежнему курсу.

В салоне находились две небольшие трибуны для соперников и одна для арбитра — телемагната Попи-ча. В зале были расставлены кресла, наполненные нетерпеливыми зрителями с пультами для голосования, которыми они могли высказать свои предпочтения.

Есаул вначале хотел уклониться от обременительного действа. Однако инстинкт разведчика подсказывал — «Дебаты» могли обнаружить дополнительные подробности замысла, что вынашивал Словозайцев. Куприянов в своем напыщенном красноречии мог выболтать план зловещего маэстро. И Есаул, поразмыслив, пошел на «Дебаты».

Зал был переполнен. Всем хотелось насладиться схваткой умов, борьбой мировоззрений.

Куприянов вышел к трибуне статный, красиво выгнув грудь. Ласково и снисходительно озирал почитателей, чувствуя, что его артистическая глотка, промытая яичным желтком, полна непроизнесенных звуков.

Его встретили аплодисменты, улыбки дам, громкие, чтобы он мог услышать, шепоты: «Как хорош!..», «Сколько в нем мужской силы!..», «И ума, конечно!..»

На Есаула, когда он вышел, зашикали. Кто-то, кажется шляпа Боярского, негромко свистнул. Лысинка Жванецкого ехидно произнесла: «Казачок-то засранный!», и все засмеялись.

Есаул видел перед собой лица врагов, вероломных, лживых и мстительных. Еще недавно они добивались его ласки, толпились в приемной, торопились поймать его взгляд, произнести льстивую речь. Но как только его власть пошатнулась и его солнце стало меркнуть под черной тенью опалы, они разом отпрянули, переметнулись к сопернику, не жалели в его адрес ядовитых слов и сплетен.

— Дамы и господа, — с аффектацией воскликнул Попич, словно он вел аукцион «Сотбис», выставляя на продажу шедевры живописи. — Два политических курса, два исключающих друг друга мировоззрения, две предвыборные платформы, из которых вам предстоит выбрать ту, которая, по вашему мнению, обеспечит процветание стране. Пусть наши «Дебаты» не покажутся вам игрой. Политический нерв страны бьется особенно чутко здесь, на теплоходе, где собралась интеллектуальная и культурная элита. Она в состоянии отличить демагогию и популизм, где слова о величии России скрывают низменные поползновения и злобные инстинкты. — Попич молниеносно взглянул на Есаула, словно в нем подозревал демагога и популиста. — Отличить их от высоких идей, через которые демократия обретает свои новые формы, совершенствуется, вбирает в себя мировой опыт опередивших нас в демократическом развитии стран. — Попич едва заметно поклонился в сторону Куприянова. Двумя этими поклонами уже заранее каждому выставляя оценку, предвосхищая итоги голосования. — Прошу вас, господа претенденты, кратко изложите свои программы, чтобы почтенная публика могла выбирать. — Первое слово предоставляется Есаулу Василию Федоровичу! — И Попич сделал шаг назад, словно освобождая место для схватки.

Есаул чувствовал дующий от Попича сквознячок предательства. Зыбкость и размытость его души, которая всю жизнь тянулась туда, где присутствовала власть, чутко угадывая ее взлеты и падения. Попич, как угодливая голосистая птица, свивал гнездо под окнами очередного властителя, среди завитков и узоров башни, услаждая слух господина. Оставлял гнездо, едва башня власти начинала качаться. Не попадал под обломки, перелетал на другую башню, где селился новый кумир. Есаул знал ему цену и все же был уязвлен вероломством соратника. Тем дороже ему казались Грустинов, Дезодорантов, Грязнов, посылавшие'исподволь знаки поддержки.

— Моя программа лишена популизма, — начал Есаул сурово и сдержанно, хотя бледность лица выдавала волнение. — Напротив, я взываю к тем чувствам, которые всегда были свойственны нашему народу, — к жертвенности, стоицизму, готовности отказаться от личного во имя всеобщего, всенародного, государственного. Я — «государственник» и этого не скрываю. Государство Российское шатается и готово пасть под напором внутренних и внешних врагов. Изнутри страну разъедает необузданное воровство и мздоимство, эгоизм и самодурство удельных бояр, малодушие Кремля, в котором исчезла «воля к власти», и уродливый экономический курс, благодаря которому все богатства страны уже больше не служат ее народу. Внешне этот курс поддерживается традиционными врагами России, которые ждут, когда власть ослабеет настолько, что уже не сможет сберегать территории. И тогда неизбежен распад страны, захват расколотых русских пространств крупнейшими мировыми державами…

Есаул умолк, оглядев зал. Кругом были ухмыляющиеся, презирающие его лица. Ненавидящие, с жестоким блеском глаза. Его слова вызывали отторжение. Он видел, как вокруг голов пылало синее газовое пламя. Драгоценности на шеях и запястьях у женщин излучали едкие зеленые искры, словно сгорала медь. Дорогие часы на руках мужчин посылали ему в зрачки слепящие вспышки лазера. Его отторгали прожорливые, привыкшие к деликатесам желудки. Холеные тела, пропитанные благовониями. Гениталии, неутолимые в наслаждениях. Он являл собой угрозу для их состояний, великолепных дворцов, неограниченных привилегий. Он хотел их лишить необозримых возможностей развлекаться, услаждать свою плоть, дразнить свой развратный ум, праздно, в увеселениях и игрищах, проводить беззаботный век.

— Как только я буду избран Президентом России, — а я не сомневаюсь в истинности народного волеизъявления, — я стану осуществлять неуклонный и жесткий курс на укрепление государства. Силою закона и народной воли верну под эгиду власти русские нефть и газ, древесину и алмазы, вырвав эти богатства у компрадорских предателей и преступников. Введу монополию на спирт и табак. В руках государства окажутся громадные средства, которые будут немедленно пущены на сбережения народа. Мы продлим век старикам, возродим многодетные русские семьи, вернем народу бесплатные больницы и клиники, очистим магазины от отравленных зарубежных продуктов. Создадим для людей нормальную жизнь, когда они смогут трудиться, пользоваться благами культуры и искусства, посвящать себя призваниям, высшее из которых — служение Родине. Мы запретим зврат на телеэкранах, набросим намордник на русофобов, прекратим пропаганду насилия и смерти. Восстановим дружбу народов, вернув в лоно России искусственно отторгнутые окраины. Силой возрожденных армии и флота обеспечим безопасность страны. Все это потребует мобилизации и единства, верности идеалам России. Наградой за это будет могучая светоносная Родина, вернувшая право называться великой державой… Вот краткое изложение моей программы.

Минуту было так тихо, что слышался шум воды за бортом и едва уловимое дрожание палубы. Затем началось невероятное.

Шляпа Боярского вскочила ногами на кресло и завопила:

— Гитлер!.. Пиночет!.. Русский фашист!.. Лысинка Жванецкого покрылась бисером и заверещала: