Там, в саду, на бесстрастном лице директрисы промелькнула эмоция – я бы не назвал ее счастьем, но и печалью тоже не назвал бы. Блаженство – вот что это было.

Достопочтенный мистер Бартлби![59]

Полагаю, слухи дошли до вас даже в вашем глухом захолустье. Все остальные, несомненно, уже в курсе этой истории.

Заметка, которую опубликовал наш «друг»-репортер в печатном издании, хоть и имеющем сомнительную репутацию, но пользующемся популярностью у широкого круга читателей, написана в подстрекательском тоне и полна скандальных преувеличений, которыми так любит кормиться возмущенная публика. Она привлекла внимание родителей одного из наших учеников. Те отправили мне письмо, сообщив, что отправили копии заметки в попечительский совет, в Управление по контролю за образованием и в полицию. (То, что сгинувшие дети вернулись целыми и невредимыми, кажется, никого уже не интересует.) Кроме того, на сегодняшний день я получила пятнадцать запросов из конкурирующих печатных изданий, телеграммы от трех самых нервных наших попечителей и уведомление о визите инспектора из региональной службы образования. Последнее известие не поколебало моего спокойствия, но лишь до тех пор, пока я не обнаружила, что место школьного инспектора, прежде занимаемое сговорчивым мистером Бенсоном, перешло к некоему Эдвардсу, с которым я лично не знакома. Общество потусторонних наук и Институт медиумов объявили меня шарлатанкой, а Гильдия актеров запросила дополнительную информацию о нашей театральной постановке, желая взыскать с нас членские взносы за усопших актеров, чьими голосами мы воспользовались. Мы повесили на ворота замок, но несмотря на это, в последние дни я прогнала с территории две дюжины нарушителей; некоторые принесли с собой корзинки для пикника. Лишь местный констебль пока не присоединился к этой охоте на салемских ведьм, но не сомневаюсь: детектив Манч вскоре почтит нас своим приятнейшим присутствием.

Завтра приезжает инспектор, безо всякого сомнения, вооруженный пачками возмущенных писем от встревоженной публики (и небольшой стопкой хвалебных отзывов, присланных из этого самого здания и подписанных вымышленными именами – я усадила писать их всех, кого только можно). С трепетом жду его визита. По зрелом размышлении мне кажется удивительным, что в спектакле упоминался некий «он», который должен «вскоре прийти» – то есть говорилось о событии, которое только должно произойти, причем из-за самого спектакля! Я расспросила об этом мистера Ленора, и тот не нашел объяснения. Сказал лишь, что сюжет, в котором персонажи ждут появления героя, который так и не появляется, показался ему довольно удачным, но он уже не помнит, почему. Ах, если бы наша школьная драма могла похвастаться таким же отсутствием развязки!

Вместе с тем, предыдущий инспектор отличался благоразумием, особенно когда в его мягкую потную ладонь вкладывали некоторую сумму на карманные расходы. Дай бог и этот окажется таким же.

Я не могу потерять эту школу. Она всё для меня.

У меня такое чувство, будто я раздваиваюсь и все дальше отдаляюсь от своей оболочки, как человек, высовывающийся из окна, чтобы разглядеть что-то вдалеке. Что же я пытаюсь разглядеть?

Если бы я знала, то не стала бы высовываться из себя. Но продолжила бы я заниматься своими делами, как раньше? Или выпрыгнула бы?

Искренне ваша,

Директриса Джойнс

Инспектор положил шляпу на колченогий столик у двери. Ты взяла у него трость и прислонила к стене, затем встала, сложив руки за спиной, и принялась ждать указаний. Я стояла у камина, опершись на каминную полку. Мне вдруг захотелось спрятаться за столом, но я поборола это желание.

– Директриса Джойнс, позвольте побеседовать с вами с глазу на глаз. – Повинуясь моему кивку, ты вышла и закрыла за собой дверь. – Я буду говорить со всей прямотой и ясностью, на которую способен. – Враждебности в его голосе не было, но говорил он решительно. – Разумеется, события, свидетелем которых я стал, внушили мне серьезные сомнения не только в вашей способности руководить этой школой, но и – прошу прощения – в вашей вменяемости. Однако я не хотел уходить, не выяснив сперва, удастся ли вам вернуть девочку, – ответом ему стало мое красноречивое молчание, – а также не увидев своими глазами, что происходит на занятиях в школе. Поэтому я позволил вам провести экскурсию и увидел кучу неописуемой белиберды. Учитывая это, полагаю, мои последующие слова нельзя считать несправедливыми по отношению к вам.

Вы посвятили себя общественно полезному занятию, предоставляя кров и образование детям, страдающим странным и печальным недугом – неконтролируемым спазмом органов речи. Однако в этом штате существуют стандарты… – Я открыла рот. – …гигиены… безопасности… и соответствия современным образовательным принципам! Специальная школа Сибиллы Джойнс для детей, говорящих с призраками, и близко не соответствует стандартам половины из наших семнадцати категорий. Сказать по правде, я не понимаю, как вы прошли предыдущие проверки и как мой предшественник мог допустить такие вопиющие нарушения. В частности, недавние события наглядно проиллюстрировали полнейшее пренебрежение мерами по обеспечению безопасности!

Я переступила с ноги на ногу; инспектор слегка повысил голос:

– Вы, верно, пообещаете – позвольте сказать за вас, – что исправите ситуацию, но, боюсь, все зашло слишком далеко. – Он держал в руках зеленый гроссбух, мой гроссбух, и слегка потряс им для пущего эффекта. – По правде говоря, мне кажется, этим делом должен заниматься не я, а полиция. Согласно записям в этой книге, за один лишь последний год в школе зафиксировано исчезновение или смерть трех детей и одного преподавателя. А уж сколько менее серьезных травм и увечий не были занесены в книгу, страшно даже предположить! Нет, нет, боюсь, я не смогу продлить вашу лицензию.

Он с силой грохнул гроссбухом об стол и постучал по обложке.

У меня запылала шея. В ушах вдруг зазвенело.

– Если совет попечителей даст мне отс-с-с-ссс-[не править]-срочку, – проговорила я, – уверена, мы смогли бы уладить все вопросы и удовлетворить…

Он покачал головой.

– Я считаю, ваше учреждение представляет явную и непосредственную угрозу для учеников. Дети перейдут под юрисдикцию штата, пока мы не найдем для них пристанище.

Он отвернулся, вероятно, для того, чтобы дать мне возможность спокойно овладеть моими чувствами, и притворился, что берет шляпу со столика у двери. По-прежнему стоя ко мне спиной, он откашлялся и добавил: