Он прекрасно знал, как я отреагирую на эту хрень.

— Ну и че… А ты чего делал в Индии?

— Есть одна штука, называется випассана. Это такой лагерь, где все молчат. Живешь там десять дней без телика, телефона и разговоров. Было офигенно. Тебе обязательно нужно тоже попробовать.

— А? Молчать десять дней? Как ты там это назвал?

— Випассана — переводится «видеть все таким, как оно есть».

Мы с Антуаном не разговаривали уже больше года, так что ему, видимо, очень хотелось с кем-нибудь поговорить.

Удивительно, как другие люди обычно чувствуют, что ты находишься в поиске — как будто от тебя исходит какая-то особая энергия на иной частоте. Если ты открыт к чему-то новому, твоя душа словно сама кричит в космический громкоговоритель: «Йоу, где все? Вы понимаете, что я тут страдаю?»

— Ну не знаю, чувак. Как-то я не готов поехать в Индию, — ответил я. — Хотя идея видеть вещи, как они есть, мне нравится.

Все детство мы с Гарри жили в одной комнате. Если начертить график со дня моей встречи с Мелани, когда мне было четырнадцать, и до настоящего момента, я провел в одиночестве всего пятнадцать дней. Я ненавидел оставаться один.

Поскольку я хотел дать Джаде спокойно побыть одной в Лос-Анджелесе, сам я решил провести пару недель наедине с самим собой — мне было даже интересно, выдержу ли я собственную компанию. Без телевизора, без телефона, без людей.

Без разговоров.

Я отправился в наш дом в горах Юты. На высоте 2500 метров он был в полном отрыве от цивилизации. Я договорился, чтобы еду мне привозили под дверь, но не вступали со мной в контакт. На протяжении четырнадцати дней я выходил из дома только на уединенную утреннюю прогулку, все остальное время я сидел в доме.

Антуан выдержал всего десять дней, должен же я был его переплюнуть.

В первый день было классно. Никаких сообщений, электронной почты и звонков. Впервые за тридцать лет я сам себе приготовил еду — получилась дрянь, но я был горд собой. Телевизора и компьютеров не было, не считая айпада, полного книжек. Впервые в жизни я прочитал целую книгу за один день: «Когда все рушится» Пемы Чодрон.

Второй и третий дни длились по ощущениям каждый часов по сорок, что было бы не так уж плохо, если бы не постоянная болтовня моих внутренних голосов.

На четвертый и пятый дни я чуть не сдался. Мне хотелось лезть на стену. Я уже подумывал начать принимать снотворное, чтобы на весь день забыться сном. Но что-то подсказывало мне, что эта практика не одобрялась в випассане. Я пообещал себе выдержать четырнадцать дней, и я давно усвоил, что могу нарушить обещание, данное другим, но ни за что не нарушу обещание самому себе.

На шестой день я стоял у зеркала и выщипывал брови. Дело было плохо.

На седьмой день я щеголял шикарными бровями. Оказывается, у этого есть название: трихотилломания, то есть расстройство, при котором ты выдергиваешь на себе волосы. На самом деле у меня его не было, но все еще впереди!

День восьмой:

Ну все, надо кому-нибудь позвонить.

Черт, нет, ни за что.

Почему мне хочется рыдать?

Сраная випассана.

Так, а во сколько я начал? Надо считать с полуночи или с того часа, когда я на самом деле начал? Так сегодня восьмой день или девятый?

Антуан — мудак полный.

И Руми тоже.

На девятый день я заметил, что мои сны стали ярче, и из меня посыпались новые идеи. Я исписывал блокнот за блокнотом стихами и песнями, мыслями, рассуждениями, фильмами и поэмами.

А еще я начал читать о медитации, и меня заинтриговала идея «наблюдения за собственным сознанием». Я впервые увидел термины вроде «самонаблюдения», «самопогружения», «сознания» и «осознанности». Я почувствовал мимолетное новое ощущение, которое, как потом узнал, было «покоем». Оно длилось всего миг, но я успел взять его след.

За время, проведенное в Юте, я прочитал больше книг, чем когда-либо, и продолжал читать запоем следующие несколько лет. Вот совсем не полный список того, что я прочел: «Автобиография Малкольма Икс», «Бхагавад-гита как она есть», «Непроторенная дорога», «Дон Кихот», «Душа освобожденная», «Учения Будды», «Одиссея», «Моби Дик», «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей», «Пять языков любви», «Как человек мыслит», «Единство со всей жизнью», «Дзэн в искусстве стрельбы из лука», «Государство» Платона, «Путь настоящего мужчины», «Железный Джон», «Вдохновляй: как отыскать свое предназначение с помощью силы слова», «Я знаю, отчего птица поет в клетке», «Путь силы», «Человек в поисках смысла», и еще много, много других. С тех пор я прочел не меньше сотни книг.

На десятый день я впервые попытался медитировать.

На одиннадцатый я завязал с медитацией. Мне буквально казалось, что собственный разум пытается меня атаковать.

На двенадцатый день я дал медитации еще один шанс.

Я прочитал «Как медитировать. Подружитесь со своим умом. Практическое руководство» Пемы Чодрон.

Я думал — а что, я люблю заводить новых друзей. Я начал прислушиваться и наблюдать за тем, что творилось у меня в голове, и на меня снизошло мучительное озарение: мне не нравилось быть наедине с самим собой. Мне хотелось сбежать от себя как можно скорее.

Ну а если я сам не хочу с собой быть, с чего бы другим людям этого хотеть?

— Что бы сделало тебя счастливым? И я не про «Уилла Смита», потому что у него огромный эмоциональный груз. Я спрашиваю именно о тебе — если бы ты был всемогущим и мог щелкнуть пальцами, чтобы получить жизнь своей мечты, как бы она выглядела?

Это был тяжелый вопрос.

Микаэла Боэм — одинокая, кудрявая, рыжеволосая женщина чуть выше полутора метров ростом. Ее австрийский акцент заставляет все слова звучать по-психоаналитически убедительно. Она — автор, оратор и психотерапевт с тридцатилетним стажем, отработавшая с пациентами более 35 000 часов. У нее были не только глубокие познания в области юнгианской психологии, душевных травм и проблем в отношениях, но и опыт в сфере тантрической сексуальности.

Даже простой поиск ее имени в интернете заставил меня почувствовать себя ранимым и уязвимым, поэтому, когда она вошла в комнату с усыпанной серебром марокканской сумкой, покрытой мехом неведомого животного, и сходу спросила: «Что бы сделало тебя счастливым?», меня это сбило с толку. Что она имеет в виду? С чего она вообще взяла, что я несчастлив? (Ну, не считая того, что я ей сказал: «Пожалуйста, спасите меня, я несчастлив».)

Я считал кощунством даже воображать какую-то другую жизнь кроме той, которую создал для себя. Мое воображение — это американские горки возможностей и потенциала. Но по какой-то причине этот вопрос привел меня в уголок сознания, где повсюду висели предупреждения об опасности, а все проходы были перекрыты полицейской лентой. Ответ на него можно было найти только в той темной, грязной и страшной подворотне моей психики, где ошивается всякая шпана. Я сам себе не позволял даже думать об этом месте, и уж точно не хотел о нем разговаривать.