У этого “оружия” один недостаток — оно бьет и по самому Генриху. Выжигает его силы изнутри, заставляя на пару минут ослепнуть, оглохнуть и лишиться чутья. Мелко дрожащие кулаки — плохое подспорье в драке.

Именно этим и пользуется Фокс. До него дошло, что два временно обезвреженных противника — это редкостная удача и в следующий раз такой возможности может уже и не быть. Он принимает удар Генриха на плечо и с разворота, и именно в секунду “передачи” со всей силы хлещет по его ногам хвостом. Генрих летит на землю, уже ускользающим слухом улавливая глухой топот.

Когда он приходит в себя — Фокса уже и след простыл.

Рядом с Генрихом поднимается с ног Пейтон, его приложило ничуть не слабее, чем самого демона.

Жаль…

Может быть, он смог бы задержать этого ублюдка…

Генрих жадно вбирает носом воздух, но жгучий, отшибающий нюх, тяжелый запах дьявольской скверны не дает ему даже шанса “встать на след”.

— Дьявол, — кулак исчадия ада со всей силы ударяет об землю. Кажется — он задевает какой-то камень, но мелкая боль его не заботит.

Сбежал.

Выродок, что украл у Генриха Хартмана его Агату, смог уйти.

О Небеса, когда уже вы начнете наливать справедливости как положено?

— Хартман, — за плечом хрипло покашливает Пейтон.

Генриху отшибло нюх, но он все равно ощущает, как медленно начинает Пейтон собирать с краев кладбища всякий металлический хлам.

Нет, это не для боя — сейчас Пейтону точно хватило бы молота, чтобы вышибить из выложившегося в драке Генриха дух.

Это для того, чтобы его сковать.

Резонно.

Агаты — нет, и даже Пейтону очевидно, что только она и была для него тонкой, но прочной ниточкой, что держала его в Лимбе. Зачем бы ему возвращаться туда, если её там уже не будет? Только пустой шар-концентратор и маленькая, еле тлеющая искра Агатиной души останутся в мавзолее угасших, этом памятнике безвременных лимбийских мучеников, ожидающих высшей награды, что непременно им достанется, когда смертный мир закончится…

Нет, на это смотреть уже сейчас нет никаких сил. А пару лет спустя он и вовсе возненавидит собственную жизнь, просто потому…

Что уже сейчас понимает — Небеса виртуозно вернули ему выпитую душу Сесиль Смит.

Вырванное сердце Миллера в обмен на твое собственное, Генрих Хартман.

Куда идти дальше и как продолжать с этим дышать — не понятно.

А вот мысль выпустить внутренности из Реджинальда Фокса — приходится по вкусу голодной твари Генриха.

Ему ведь не обязателен его нюх, черт с ним. Генрих знал потаенные уголки Лондона, Генрих умел выбивать информацию. Такая тварь как Фокс просто не может спрятаться и не попасться никому из демонов на глаза. Это серафимам они не скажут, они пернатых на дух не переваривают. А вот демон найдет, как быстро договориться с демоном. И плевать уже на тот кредит, который наверняка разнесет после такого количества насилия, которое не идет как служебная необходимость.

— Нам нельзя сейчас идти за ним, — отрывисто замечает Пейтон, будто подслушивая мысли Генриха, — ты с ним не справишься. Мы — не справимся. Нам нужен весь Триумвират.

— Вызывай их сейчас, — Генрих роняет это безразлично, — у вас же есть формула призыва друг друга, ты вынешь их куда тебе нужно, Пейтон.

— Да нельзя же, — рявкает Пейтон, и это довольно неожиданно для этого спокойного святоши. По всей видимости, Артур тоже так думает, потому что следующая реплика звучит уже гораздо мирнее.

— Мы не сможем сейчас сработать по настоящему эффективно. Без Агаты…

Генрих разворачивается к Пейтону прыжком. Сгребает за грудки когтистой лапы, наслаждается треском рубашки святоши.

Где был его Триумвират, когда Агату похищали? Травили? Опустошали? Почему на её поиски было отправлено всего двое архангелов, если был риск напороться на столь опасного противника?

Тысяча вопросов, до которых не хочется опускаться.

Плевать!

Даже если у него и есть ответы — жалкие оправдания — кому они нужны? Кому помогут? Возродят ли её душу? Нет? Ну и зачем сотрясать воздух?

Нет, зря он тратит время на все это дерьмо.

Нужно бросать Пейтона и уже выдвигаться на поиски Фокса.

— Господа, — слабый, измученный голос мерзавца Миллера, отсидевшегося в стороне от драки, доносится слева, — если вы не поторопитесь с открытием перехода в Лимб — вам придется отмаливать еще и меня. Мой ресурс благодати почти истощен.

На что?

Он ведь не участвовал в драке!

Генрих поворачивает к Миллеру морду и у него перехватывает дыхание.

Миллер стоит на том самом месте, где стояла перед своим ранением Агата. На том месте, где её душа потеряла физическую форму и осела на землю синеватой тающей дымкой.

Миллер не пылал огнем своего Орудийного дара, не сиял серафимьим светом. Его аура — серая, жеваная, блеклая, вообще никак не напоминала, что её владелец — до омерзения сильный архангел.

Это было не самое важное.

Самым важным было то, что в ладонях Миллера светлой звездой слабо светился шар-концентратор, в которые всегда собирали души раненых лимбийцев. И душа, что в нем была — не могла быть ничьей, кроме как…

— Как? — Генрих шагнул вперед, впиваясь взглядом в подрагивающего, бледного как упыря Миллера. Сбросил наконец шкуру боевой формы, но человеческие ноги его едва удержали.

Хотелось сползти на колени, потому что то, что видели его глаза — было невозможно и несбыточно.

Она жива? Она еще может быть жива?

Душа в шаре точно не угасает. Но и не разгорается, если смотреть правде в глаза…

— Я видел исход благодати… — тихо выдавливает Генрих, не желая вспоминать о той вспышке, что расписалась в приговоре Агаты, — как вы смогли её собрать?

— Это не был исход, Генри, — мирно добавляет Пейтон, вставая рядом с демоном, — это была её последняя атака. Та самая, что добавила вам сил. Джон давно не мог освоить разделение благодати с отравленными душами и смог это сделать сейчас, а ты…

— Причем тут я, — новость о том, что вспышка не была исходом, а значит — не свидетельствовала об окончательном угасании души Орудия, приходится Генриху по вкусу, но поверить в неё сложно.

— А ты еще не понял? — откровенно забавляясь, интересуется Пейтон. — Не понял, как именно ты заставил сбежать без трапезы голодного дьявола, с четырьмя высшими демоническими метками? Не понял, чем именно ты его бил?