Александра села на кровать, чувствуя себя измученной и усталой. На ковре что-то белело… но Александра долго всматривалась в это пятнышко, прежде чем поняла, что это визитная карточка ее друга, которую она уронила.

Он сказал, что завтра утром будет дома, и умолял ее прийти. Она не одинока, у нее есть друзья, говорил сэр Стэнфорд, и они были у ее отца. Даже сейчас, сказал он, есть люди, которые пытаются добиться пересмотра дела лорда Мэйтланда.

Но Александра не спешила поднять карточку. Что-то удерживало ее, она не могла принять предложение сэра Стэнфорда. Ее мысли текли медлительно, путаясь в мелочах… Совершенно машинально Александра взяла веер из слоновой кости, лежавший рядом с ней на кровати. Нахмурившись, она складывала и разворачивала хрупкие пластинки, думая о тех ленивых умах, с которыми ее отец воевал всю жизнь. Потом ее ладонь сама собой легла на плоский живот. Сколько времени нужно на то, чтобы ее состояние стало заметным для всех? И что сказал бы сэр Стэнфорд, узнай он, что Александра носит ублюдка герцога Хоуксворта?..

Нет, ее дитя — не ублюдок, яростно сказала себе Александра. Это ее дитя — нежное существо, которое родится для того, чтобы его любили и баловали, и она не позволит, чтобы к нему прилипла та грязь, которой пропитан Хоук…

— Что, собралась в постель?

Александру пробрало холодом, когда объект ее ненависти вдруг материализовался перед ее глазами. Он окинул ее холодным, надменным взглядом. Потом заметил карточку на ковре, поднял ее и внимательно рассмотрел.

— Так, значит, моя дорогая, ты не тратила времени понапрасну, ты уже подыскала другого покровителя? Хотелось бы мне знать, что скажет на это новая жена сэра Стэнфорда. Впрочем, не исключено, что у нее восточные взгляды на подобные дела.

Хоук стремился причинить ей боль, заставить ее вскипеть от ярости, как кипел он сам, слушая ее слова в столовой, как он кипел сейчас… Скомкав карточку сэра Раффлса, Хоук сунул ее в карман.

— Прием еще не закончен, — бросил он полным ярости голосом. — Так что потрудись одеться и сойти вниз, чтобы принести извинения лорду Ливерпулю и остальным моим гостям. Твое поведение было совершенно недопустимым!

— И не подумаю! — огрызнулась Александра, мгновенно вспыхивая гневом и яростью. — Я сказала чистую правду и не намерена брать свои слова обратно!

— Напротив, твоя вспышка была чудовищной, это была выходка, достойная актрисы из «Друри-Лейн»!

Пальцы Александры сжались на тонких пластинках веера.

— Вот и прекрасно! Почему бы тебе не почувствовать хоть каплю той боли, что пришлось испытать моему отцу? — закричала она. — Если бы у тебя были принципы и честь, если бы ты был джентльменом, а не вельможей — нам не пришлось бы снова и снова возвращаться к прошлому! Это ты начал дурацкую мелодраму в Сифорде, не я!

— Но ты сама искала меня ради своей мести, — напомнил Хоук.

Неожиданно веер треснул и разлетелся на кусочки в руке Александры. Гнев, наполнявший комнату, казался уже чем-то ощутимым, материальным…

Александра сжала губы.

— Ты не верил моему отцу. А он предупреждал, к чему может привести неразумная политика в Индии. Там все делалось неправильно, ты что, до сих пор этого не понял? И политика была неверной, и наказание было неверным! И кто-то должен в конце концов сказать об этом!

Хоук стоял напротив нее, непроизвольно сжав кулаки, и всматривался в ее лицо.

— Я вижу сейчас одно: ты опозорила себя, оскорбила моих гостей и выставила нас обоих дураками. Тебе бы следовало позаботиться о том, чтобы твое имя не стало предметом обсуждения по всему городу. Я тут ничего не могу поделать. И еще позволь напомнить, что своим поведением ты можешь уничтожить все шансы на новое рассмотрение дела твоего отца.

Александра сжала остатки веера. Ее лицо застыло в ярости. Хоук сказал то, что она и сама прекрасно знала. И когда она заговорила, ее голос был хриплым и прерывистым.

— Как же вы все презренны… все вы! Тебе и другим хочется лишь одного — набить брюхо и повеселиться, не важно, за чей счет! Для вас важны манеры, просто манеры, за которыми ничего не скрыто, тонкий бессмысленный фасад, ведь вас интересуют только удовольствия, а не мораль и честь! И ты таков же, как весь свет, — ты напиваешься, и смеешься, и объедаешься, и флиртуешь, в то время как другие трудятся под безжалостным индийским солнцем! Твоя жизнь — это лень и праздность! Меня тошнит от этого!

Хоук, слушая ее, так крепко сжал губы, что они побелели. Слова Александры задели его куда сильнее, чем он готов был признать даже перед самим собой. Ведь он хорошо знал, что такое тяжкий труд под палящим солнцем — под солнцем Испании, на полях сражений, пропитанных запахом смерти… Он испытал все это на Пиренейском полуострове, видит Бог, но черт бы его побрал, если он станет оправдываться перед этой девчонкой или перед кем-либо еще!

— Если бы твои слова были правдой, — холодно произнес он, — я бы не стал делать того, что намерен сделать через некоторое время, если ты сама не сорвешь мои планы. И я не изменю намерений из-за твоего отвратительного поведения. Так что потрудись надеть платье и спуститься вниз, а там ты извинишься перед всеми за чудовищную сцену. Можешь сослаться на то, что тебя слишком утомили приготовления к приему, и постарайся выглядеть при этом как можно более искренне! — Он говорил резким тоном офицера, отдающего приказ. — Ты можешь остаться в столовой с четверть часа, и уж постарайся выглядеть бледной и раскаявшейся, а потом сошлешься на головную боль и уйдешь.

Александра задохнулась, не в силах сказать ни слова от нахлынувшего на нее возмущения.

— Я не стану делать ничего подобного! — крикнула она.

— Ты это сделаешь! — рявкнул Хоук, хватая ее за руку. — Ты это сделаешь потому, что я этого требую, и потому, что это единственный способ вернуться к делу твоего отца! Ливерпуль обладает слишком большой властью, и Каннинг почти равен ему. И если они воспротивятся, черта с два ты чего-нибудь добьешься! Или все твои слова о любви к отцу — простая болтовня?!

Ее пальцы сами собой скрючились — ей хотелось вцепиться ему в физиономию, содрать эту надменную маску, но Александра не стала делать ничего подобного. Она знала, что Хоук прав. Без поддержки Ливерпуля и Каннинга — как и без поддержки самого Хоука — дело ее отца останется навсегда закрытым.

Она выдернула руку из его пальцев.

— Хорошо, — процедила она сквозь стиснутые зубы. — Я спущусь вниз, как только оденусь.

— Ты оденешься сию минуту, при мне. — Хоук, насмешливо скривив губы, взял платье, лежавшее на кровати. — Пока ты дождешься горничную, гости могут уже и разойтись.

Александра не двинулась с места, лишь молча смотрела на серебристый наряд, который Хоук протягивал ей. Ее глаза потемнели от гнева.

— Помочь тебе надеть его? — прорычал Хоук, приближаясь.

— Ты сейчас злорадствуешь, не правда ли? — воскликнула она. — Ты смеешься над моим наивным идеализмом. Но тебе не над чем смеяться, потому что не идеализм заставляет меня делать все это, а чувство вины!