Мариенгоф — это настоящее, это дружба. Я, по крайней мере, точно знаю, что я — пустяк»33. Спустя много лет Никритина, комментируя этот эпизод биографу Гордону Маквэю, писала:

«Дункан была удивительная, интеллигентная женщина! Она прекрасно понимала, что была для Сергея просто страстным увлечением, и ничем больше, а его настоящая жизнь была где-то в другом месте. Как-то они пришли к нам, и она, присев на нашу сломанную кровать, сказала: «Вот здесь нечто подлинное, здесь любовь…» И в то же время она считала, что самым важным и нужным для них [Мариенгофа и Есенина] было их искусство, а не женщины»34.

Никритина считала предположение Карлинского о гомосексуальных отношениях Мариенгофа и Есенина смехотворным, но не оскорбительным. Их близость была близостью друзей. Более того, она знала о том, что и у Есенина и у Мариенгофа было много романов с женщинами.

Что касается Айседоры, то и она знала о романах Есенина с другими женщинами и чувствовала, что теперь стала для него бременем. Но мысль о том, что Есенин мог увлекаться и мужчинами, видимо, не приходила ей в голову.

Подводя итоги этому, Маквэй пишет:

«Возможная бисексуальность Есенина — вопрос, который может обсуждаться. Это позволит прояснить некоторые аспекты его психологии и поэзии… Было бы слишком просто посчитать эту тему пустой «теорией» или «погоней за сенсацией… В настоящее время трудно прийти к какому-то определенному выводу. Некоторые факты могут замалчиваться, и не все мнения по этому поводу известны»35.

Айседора очень страдала из-за ухода Сергея, но без него ей стало легче работать. Как-то она высказывала свое убеждение в том, что, поскольку религиозные ритуалы были запрещены, государству все равно нужно каким-то образом обставлять церемонии регистрации детей, свадеб и похорон. (Хотя Айседора и не верила в Бога как в догму, она не была враждебно настроена к религиозным проявлениям.) В результате этого заявления ее пригласили танцевать на первом празднике Октябрины, который должен был состояться в ноябре 1923 года. Поскольку Айседора относилась ко всему неортодоксально, включая и атеизм, она решила исполнить композицию, которая уже была в ее репертуаре: «Аве Мария» Шуберта. У нее было два варианта этого танца: соло, в котором она исполняла роль Марии, и групповой, в котором ее ученицы исполняли роли ангелов. По счастью, официальные власти в Москве были в меньшей степени настроены против контрреволюционной музыки, чем их коллеги в провинции, поэтому соло Айседоры было воспринято с большим энтузиазмом36.

В начале 1924 года умер Ленин. Айседора, хотя и никогда не встречалась с вождем России лично, была потрясена видом огромных толп рыдающих людей, которые в ужасный мороз собрались на Красной площади, чтобы отдать последнюю дань своему кумиру. Она выразила свои впечатления в двух танцах на музыку похоронного марша, которые танцовщица с большим успехом исполняла на Украине во время своих гастролей весной того же года. Эти гастроли были удачными со всех точек зрения. В Киеве, например, зал был полон в течение восемнадцати вечеров — результат, которого едва ли достигал кто-нибудь из солистов, тем более что танцовщице в тот момент было сорок семь лет.

Ее поездка из Ленинграда в Витебск и обратно, предпринятая в конце мая37, была отмечена следующим происшествием. Когда она возвращалась из Витебска на старом автомобиле, то из-за тряски на проселочных дорогах машина развалилась пополам38. Айседора была испугана, но не удивлена, поскольку, как она позже говорила друзьям, всегда знала, что погибнет в автокатастрофе. В этом ее предчувствии не было ничего сверхъестественного. После гибели детей она в закрытых автомобилях чувствовала приступы клаустрофобии. Поэтому она избегала их. Те автомобили, в которых ездила Айседора, из-за ее тяги к большой скорости представляли собой постоянное испытание судьбы.

Кроме неприятных случайностей при переездах Айседора стала испытывать финансовые трудности при организации гастролей. Ее дом в Париже на рю де ла Помп перестал приносить деньги, и она попросила своего парижского адвоката, мэтра Тореля, выяснить, проживает ли еще там Леонид Гордиев, который снимал его39. Тем временем расходы по содержанию московской школы все увеличивались. Она написала корреспонденту американской газеты40:

«Советское правительство совершенно забросило школу через год после ее открытия, не посылая денег на ее содержание (условие, которое было оговорено) и не давая никакой помощи вообще. Американская ассоциация помощи безработным (АРА), от которой мы получали хоть какую-то поддержку, тоже через год уехала из Москвы. Мы вынуждены самостоятельно оплачивать электричество, топливо и даже воду. Деньги, нужные для оплаты еды, одежды и вообще всего необходимого для школы, учителей, музыкантов, поступают теперь только от наших концертов.

Однако, как вы понимаете сами, экономическое положение Москвы таково, что в настоящее время выступления крайне редки. Например, за одно выступление мы получаем 50 червонцев, или 250 долларов. На эти деньги я могу купить дрова на зиму, а на деньги, вырученные от следующего выступления, муку, картофель и т. д.

Сейчас у детей отличное здоровье, и они работают с энтузиазмом. Большинство из них очень талантливы, и будет крайне жалко, если двухлетняя работа, все наши усилия и жертвы окажутся напрасными. Для меня сейчас единственной надеждой является получение помощи от наших друзей из Америки. Если школа на ближайшие несколько лет получит помощь, я уверена, потом она будет содержать себя сама…

Вернувшись в Москву, я порвала все взаимоотношения с Сергеем Есениным, чьи действия и заявления становились все более и более невероятными и сумасшедшими. Их нельзя объяснить ничем иным, кроме, кроме [это повторение говорит о том, сколь болезненной для нее была эта тема] временного помешательства.

Будьте добры… напишите мне, потому что я не получаю никаких известий из Америки.

С наилучшими пожеланиями и воспоминаниями…»

Как мы видим, гастроли были необходимы. Памятуя о теплом приеме, оказанном ей в Киеве весной, она решила начать свои выступления в июне именно там. Но после двухнедельных выступлений в столице Украины с Ирмой, пятнадцатью ученицами и симфоническим оркестром выяснилось, что расходы на музыкантов и проживание в отеле поглощают все деньги. Тогда танцовщица решила отослать всех в Москву и продолжить выступления только со своим пианистом Марком Мейчиком и менеджером Зиновьевым.

Они возобновили прерванные гастроли в Самаре, на Волге. Практически сразу все пошло вкривь и вкось. Занавес не прибыл, публика была бесстрастной, расходы на гостиницу ужасные, и все довершала тропическая жара. Письма Айседоры Ирме в Москву — живая летопись этих несчастных гастролей. Они были, за небольшими исключениями, полностью приведены в книге Ирмы об Айседоре41, а также в более поздней биографической книге