Я оставляю в стороне сюжетную линию дочери, а также литературные разговоры о связи личной жизни писателя и его литературных произведений. Всё это увлекательно мило, с умеренной глубиной и подчас условно справедливо.

Главное для меня здесь – в одной прощальной фразе писателя, обращённой к девушке:

– Ты и впрямь внесла трепет в мою старость.

Вспомним Тютчева, Гёте, де Сада и массу других стариков-писателей, которых на прощанье пригрело молодое женское тело.

И, быть может, именно из-за этого писатель дал девушке пощёчину, ибо захотел торжественно идти к смерти, отторженным, отвергнутым, гордым и бескомпромиссным. А тут его выебла и вытащила на свет из мрачной гордости молодая красотка. Ведь ей ещё пришлось долго и не раз уговаривать его на близость, лёжа с ним одетым на кровати – писатель отчаянно сопротивлялся божьему дару, за что его бог и покарал.

Писатель скрывал, а девица-исследовательница раскопала, что жена писателя не только рано умерла, но за год до своей смерти ушла от него к другому мужчине. После такого двойного ухода жены писатель впал в затворничество и чуть себе хуй не отрезал. Короче, с еблей завязал и заполз в литературу с головой. В связи с этим писатель в разговоре с почитательницей бросает фразу, что, не будь он таким несчастным, он бы не написал своих романов. Таким образом он, как и многие писатели, лелеял своё несчастье или горести, чтобы поддерживать в себе творческий стимул. То есть принуждал себя быть несчастным, чтобы быть писателем. Я до конца осознал эти трюки к пятидесяти годам, забросил тоску-кручину, перестал горевать о неизбежности смерти и, как отрадное следствие, бросил писать стихи, став счастливым, живущим сегодняшним днём, в котором ебля и прочие радости.

Самое важное в жизни писателя – это научиться литературу преодолевать.

Есть люди, у которых при старении черты лица остаются приятно узнаваемы – скажем, у Шона О’Коннери. Гуччионе же, судя по последним фотографиям, стал ужасающе неузнаваем. Впрочем, рак обезображивает не только лица… Он и прочие невзгоды сделали из богача Гуччионе – бедняка, одолеваемого кредиторами.

Знаком лично я с Гуччионе не был, но был неплохо знаком с редакторами его журналов: отрывки из «Тайных записок» Пушкина издавались не только в американском издании (единственном на то время осмелившемся), но и во французском и немецком Пентхаусах. Российские же самозванцы и жулики-«пентхаусники», печатавшие не раз материалы о «Тайных записках», у меня прописаны в General Erotic. 2010. № 207.

В перестроечные времена Гуччионе приезжал в Россию, хотел построить там свой Пентхаус. Но он быстро понял, что в России предпочитают разрушать, а не строить.

Я знаю московского издателя, весьма респектабельного, который несколько лет назад хотел серьёзно и честно заниматься изданием Пента в России, но те затребовали слишком много денег за это право, и издатель просто не мог заплатить такую сумму. Дело умерло, не родившись.

О Бобе Гуччионе я давно хочу написать, написал же я о Хью Хефнере, Лари Флинте и Але Гольдштейне[57]. Но о Гуччионе книг я не нашёл, сам он мемуаров не написал, во всяком случае, они не изданы, а устраивать погоню за обрывочными фактами – это не для меня.

Короче говоря, я весьма благодарен и многим обязан Гуччионе за то, что он создал такую атмосферу в своих редакциях, что редакторы не испугались пиздяного запаха, исходящего из «Тайных записок».

В память о Гуччионе я пересмотрел его провальный фильм Калигула. Глядя на титры и актёрские лица, я только диву давался, что блестящие актёры, режиссёр, художник и оператор – все они, объединившись, остались сами по себе и не смогли родить живой организм, всё оставив разрозненным и мёртвым. Даже музыка Хачатуряна и Прокофьева не оживила беспросветную тоску при просмотре фильма.

Произошло это потому, что Гуччионе хотел всё сделать «красиво». Тогда как пизда и так всегда красива, под каким бы углом и освещением её ни снимали, а пизду с хуем внутри, не говоря уже о заде снимать духа не хватило, ибо общество взбунтовалось бы и фильм не пустили бы в массовый прокат.

Потому-то и был сделан классический компромисс – не показывать чистой (грязной) ебли, чтобы фильм был приемлем для государства. Гуччионе пожертвовал для этого всеобщей людской жаждой ебли и её изображений. А ведь фильмы смотрит не государство, а люди – вот люди и плевались от фальши и трусости компромиссного фильма. Хотя в большинстве случаев не осознавали причин своей отторгающей реакции.

Каждый раз, когда еблю стремятся одеть в социальные или исторические одежды или в одежды искусства, происходит неизбежный провал, ибо ебля по сути своей антисоциальна, внеисторична (неизменна испокон веков), ибо ебля сама есть искусство, а то, что называют искусством «в приличном обществе» есть лишь подсознательное подражание ебле или её реминисценция.

Все «художественные» дополнения к ебле или попытка её «эстетично» завуалировать есть лишь попытка оправдаться перед обществом и солгать, что, мол, тебя ебля почти или вовсе не интересует, а, мол, влекут тебя другие темы, якобы с еблей не связанные или только мало связанные, тогда как все эти другие темы без ебли просто не могут существовать.

Ебля есть воплощение идеальной красоты, но её вытеснили из Калигулы суррогаты эстетическо-исторических прибамбасов. А посягая на еблю, посягаешь на жизнь, вот фильм Калигула и поплатился за это посягательство и оказался мертворождённым – фильм о ебле без ебли вызвал разочарование, отвращение и насмешку. Которые, кстати, тоже прикрывались эстетическо-исторической аргументацией.

Бедный Гуччионе – царство ему телесное!

Решил я пересмотреть ещё разок One Flew Over the Cuckoo's Nest (1975), сделанный Милошом Форманом, который захотел было фильм сделать по «Тайным запискам» Пушкина да скуксился, осознав, что в Штатах сделать такой фильм можно, только пустив его по XXX порно руслу, а значит резко ограничить его прокат, что делает всё предприятие бессмысленным. Но я уважаю Формана не только за это. А прежде всего, за Cuckoo s Nest, буквально переведённый российскими недоумками бессмысленной фразой «Полёт над гнездом кукушки». Даже правильно дословно перевести не смогли (ибо должно-то быть: «Некто летел над гнездом кукушки»), не говоря уже о том, чтобы попытаться донести смысл названия. Факт, что название никак не отражает содержания фильма, воспринялся в России как само собой разумеющееся, ибо раз фильм американский, то и название надо принимать какое есть, а не раздумывать да придираться. Низкопоклонство и рабство вылезло и здесь.