Шестаков вроде бы и забыл, что две недели назад был точно таким же. А сейчас вот гордо ходит, загребая носками сапог сухой растоптанный снег пополам с песком, сжимая в кармане теплую рукоятку «нагана», и плюет на все, и презирает всех.

Кроме, конечно, Витюши. Его он любит по-прежнему, сочувствует и жалеет. И готовится сделать другу большущую подлость, если это так можно назвать.

Овчаров появился из подъезда, что открывается прямо на памятник Воровскому, замершему в нелепой позе. Говорят, он очень точно передавал его манеру гримасничать и кривляться перед оппонентами во время острых дискуссий.

Но вообще-то выглядел карикатурой, неизвестно с какой целью водруженной на площади между двумя важнейшими в стране ведомствами.

Несмотря на мороз и ветер, Виктор держался франтом. Бежевое пальто-реглан, длинное, стянутое на талии поясом, на голове не шапка, а широкополая шляпа. Прямо тебе парижанин, хотя в Париже, кажется, так никогда и не был. Последние два года работал советником в Хельсинки, с началом испанской войны выезжал несколько раз в Стокгольм и Амстердам, где они и встречались по вопросам секретных поставок, не так давно вернулся домой и, как намекал после хорошего застолья, вновь собирался за границу, теперь уже в более цивилизованные края.

Чем черт не шутит, вдруг и действительно повезет ему повидать «белль Франс».

Пока Овчаров стоял, несколько растерянно оглядываясь, ища глазами такси или служебную машину, если ему таковая полагалась, Шестаков успел добежать до своего «ЗИСа». Регулярно прогревавшийся мотор завелся сразу. Он резко развернулся поперек улицы и стал точно рядом с Овчаровым.

— Эй, товарищ, садитесь, довезу, как наркома! — крикнул он вроде бы в шутку, намекая на то, что такие автомобили положены только членам правительства. Но и на то одновременно, что считает хорошо одетого гражданина достойным подобной чести. Как при царе лихачи окликали возможных седоков: «Садись, прокачу, вашсиясь!»

Виктор удивился такой удаче и, неизвестно кому кивнув, дернул заднюю ручку. Сел, аккуратно расправив полы пальто.

— Вот спасибо. Повезло, можно сказать. А я стою и не знаю, что и делать. Метро закрылось, дежурка в разгоне. Хоть пешком иди.

— Куда поедем? — немного вниз, глуховато, чтобы друг сразу не узнал его по голосу, спросил Шестаков.

— К Киевскому вокзалу, а там рядом.

— По Арбату не поедем, лучше через Садовое до Смоленки, — сказал Григорий, включая скорость. На правительственной трассе и ночью могут запросто документы проверить, а им это совершенно ни к чему. По кольцу вернее. И поговорить время будет.

— Я закурю? — спросил вежливый Виктор.

— Да ради бога. И я с тобой, Витюша, если не против. Как поживаешь, как Татьяна? — полуобернулся в салон Шестаков.

— Ты, Гришка? Откуда? Что за маскарад? — Овчаров натуральным образом обалдел, но, приученный в любых ситуациях не терять выдержки и реагировать быстро и четко (иначе советскому дипломату долго головы не сносить, прецеденты известны), сразу же взял себя в руки. — А ну давай разобъясни. Что решил в свободное время подработать на непредвиденные расходы, все равно не поверю. Может, шофер твой приболел и надумал сам от нечего делать покататься? Или меня разыгрываешь? В кабачок пригласишь или на дачу? Согласен, поскольку Татьяна третьего дня отбыла в отпуск, к родителям в Ленинград. Одним словом — я свободен и готов к любому применению. А ты что, уже успел узнать?

— Увы, настолько моя информированность не простирается. А что Татьяна уехала, это хорошо. Можно и у тебя посидеть с тем же успехом. Не против?

— Какие вопросы?! — Перспектива предстоящего дружеского застолья Овчарова вдохновила.

— А ты, в свою очередь, про меня никаких новостей не слышал?

— Никаких. Да и откуда бы? Что, еще один орденок получил? — Такой вариант вполне объяснял и цирк с машиной к подъезду, и предложение посидеть за рюмкой.

«Значит, все пока держится в тайне, — с некоторым облегчением подумал Шестаков. — Хорошо, кое-какие проблемы на время снимаются».

Обычно слухи об арестах людей его уровня распространяются мгновенно, особенно среди знакомых. Как в том анекдоте, привязанном к идущей сейчас войне в Испании: «Вы слышали, вчера Теруэль взяли?» — «Неужели? А жену тоже?»

Но на праздную, пусть и приятную болтовню с другом времени не было, и он сразу, коротко, емко, избегая лишь некоторых, не совсем уместных пока, деталей, рассказал почти все, что случилось за последние дни.

Овчаров молчал долго. Не задавал никаких вопросов, не ахал сочувственно и не возмущался столь непартийным и недостойным советского человека поведением Григория.

Скорее всего лихорадочно соображал, как ему теперь быть. Тайна, в которую его посвятили, по существующему кодексу поведения ответработников, да и просто по статье Уголовного кодекса должна быть немедленно доложена «куда следует». Иначе — все вытекающие последствия, вплоть до десяти лет тюрьмы.

Впрочем, за себя Шестаков не боялся. В любом случае, даже немедленно после прощания кинувшись звонить в ГУГБ, Виктор навредить ему не может. Ну, в худшем случае чекисты убедятся, что беглый нарком жив и находится (или несколько часов назад находился) в Москве.

И только. Он куда больше боялся за друга. Что тот поведет себя недостойно, «потеряет лицо». Это было бы печально. Ну и, конечно, серьезно бы осложнило исполнение дальнейших планов. Да что там осложнило, считай, сорвало бы их стопроцентно.

— Понятно, — сказал наконец Виктор совсем другим, как бы помрачневшим и несколько севшим голосом. Да и то. Любой на его месте, если и не струсил до дрожи в руках, так все равно напрягся бы. — И что от меня требуется? Убежище?

— Пока — ничего особенного. Хочу прежде всего тебя предупредить — я никогда, ни в какой ситуации, кроме как жене, не упоминал о связывающих нас с тобой отношениях. Кроме чисто служебных, да и то эпизодических, не нами организованных. Кому нужно, знают о двух наших вполне конспиративных контактах «там». Ты сам не распространялся, получая задание, о них?

— Да ты что? Я не понимаю, где живу и работаю? — возмутился Овчаров.

Тут он был прав. В те годы, да еще на загранработе, признаваться в наличии личных отношений с кем бы то ни было мог только законченный дурак или самоубийца.

— Отлично. На том и стой. Не исключаю, что с тобой рано или поздно захотят побеседовать соответствующие товарищи, хотя и необязательно. Не в связи с сегодняшней встречей, а если вздумают отследить абсолютно все мои «контакты и связи». «Не знаю, не видел, не слышал. С такого-то, всем известного, тем-то санкционированного и в отчетах отраженного момента видел только на фотографиях в газетах. Да и не тот у меня уровень, чтобы с членами правительства запросто общаться». За пределы этого — ни на шаг. Скорее всего и такого разговора не состоится, но все же.

Шестаков инструктировал товарища, уже не задумываясь, как у него логично и связно все выходит. Будто сам не один год в НКВД отслужил.