Бледный от ужаса бомбардир доложил, что следующий залп пойдет с абсолютной точностью. Но полковник не торопился, понимая, что если и второй выстрел ляжет со смещением, на карьере можно ставить жирный крест. Требовалось все перепроверить и наконец нанести последний удар — точный и сокрушительный.

* * *

Тяжелый черный дым то низко стелился по серой земле, то рвался вверх раздерганными клочьями, повинуясь шквальным порывам. Вездесущий пепел танцевал на ветру невесомыми хлопьями, как страшный снег, отсыпанный из самой преисподней. Пылала щетина травы, разлившееся из пробитых баков топливо, железо и трупы. Казалось, горит даже земля. Вспышки танковых орудий чередовались с огненными мётлами ракет, разноцветные линии трассеров полосовали дымный воздух, расцвечивая поле боя замогильной иллюминацией.

Гедеон поймал в прицел очередную грязно–серую, с зелёными разводами, угловатую тушу. Танк бешено водил длинной пушкой, странными рваными движениями, словно наматывал на ствол невидимую нить. Видимо, старался выцелить особо вёрткую, трудную мишень. Молодой наводчик прикусил губу – до крови и соленого привкуса в пересохшем рту – и подкручивал верньеры надстройки, стараясь успеть прежде, чем его «коллега» в квадратной рубленой башне танка.

Что‑то кричал мехвод, вцепившись в рычаги с такой силой, будто старался сплющить металл стальной хваткой твердых жилистых ладоней. Ему отвечал командир – кажется, мехвод хотел отойти под прикрытие соседнего холма, но подполковник требовал оставаться на месте, чтобы не сбивать прицел оператору.

Огонь!

Обычно ракета стартовала под небольшим углом, вверх, чтобы компенсировать неизбежную просадку и не врезаться в землю или преграду перед «лучником». Далее включались механизмы корректировки, они выводили снаряд к мишени по пологой дуге, схожей с очень втянутой баллистической параболой. На этот раз ракета ушла свечой к грязно–серому горизонту, не реагируя на команды наводчика. Гедеон запоздало понял, что забыл подсоединить провода, поэтому снаряд стал неуправляем.

Опять загремел автомат перезарядки, пусковая установка опустилась в корпус машины, раскрыв захваты для нового контейнера. Гедеон механически считал — боезапас насчитывает тринадцать ракет, три уже выпущено. Одна попала в мишень, но с непонятным результатом, вторая срикошетила от башни, третья использована впустую. Осталось десять.

Что‑то взорвалось совсем рядом, в раскрытый люк намело мусора. Дым сильно ограничивал обзор оптики, это было очень плохо. Противник рвался вперёд, стараясь как можно быстрее войти в ближний бой, танки стреляли на ходу, не обращая внимания на тонкую линию пехотного заслона. Мехвод ворочал рычаги, стараясь одновременно и маневрировать, уходя из вражеских прицелов, и не сбивать поле обзора для наводчика. Что‑то говорил подполковник, но Гедеон его уже не слышал, обратившись в живое продолжение аппаратуры наведения.

Технически максимальная скорострельность «Дракона» составляла один запуск в десять секунд. Практически – не чаще раза в полминуты, иначе механизм заклинивало. Оператор навёл маркёр прицела на вражеский танк, на мгновение оторвался от визора, разворачиваясь к пусковой, но увидел, что Лежебоков сам подключает провода к ракете – неумело, медленно, но тем самым освобождая наводчика. Гедеон вновь уткнулся в маленький жёлто–серый экран.

Ракета заняла боевое стабилизированное положение, о чем просигнализировал соответствующий указатель. Гедеону было страшно, смертельно страшно. Океан ужаса плескался совсем рядом, отделенный от сознания тончайшей перегородкой тающего самоконтроля. Все как тогда, в «Медведе»… Только противник на сей раз гораздо страшнее, и никто не придет на помощь.

Сброшены панели, освобождены рули ракеты. Оператор нажал пуск. Стартовый двигатель толкнул в воздух вытянутый снаряд почти полутораметровой длины. В считанные доли секунды скорость «стрелы» достигла более двухсот метров в секунду, после чего включился маршевый двигатель, а станция наведения перевела ракету в режим управляемого полета. Теперь оператор должен был удерживать маркёр на мишени, остальное делали автоматика и пневматические приводы рулей.

На последнем участке траектории порвались провода, аппаратура мигнула предупреждающим сигналом, сообщая о потере управления. И в этот же момент танк увеличил ход, Гедеон довернул маркёр, но неуправляемая ракета не приняла корректировку и попала в цель под слишком острым углом. Вдоль вражеского борта шоркнула длинная огненная полоса – словно о коробок зажгли гигантскую спичку, и броня устояла.

Минус четыре ракеты, осталось девять, пока ни одной гарантированно уничтоженной цели.

Перезарядка.

В это мгновение в них попали, сразу дважды.

Первый снаряд врезался в башню, оставив на гладкой броне глубокую, идеально круглой формы вмятину, в которой металл пошел «морщинами» и оспинами, как будто удар пришелся в пластилин. Второй – оперенная бронебойная стрела – прошел над топливными баками и пронзил боевое отделение наискось, застряв в борту слева, у моторного отделения. Подполковник был убит на месте, остальных тяжело контузило.

Смерть парила над полем боя, она легко, как мотылёк, перепрыгивала с машины на машину, указывая на бронированных мастодонтов костлявым пальцем, и от её прикосновения стальная туша вспыхивала ярким огнем или замирала недвижимой. Танкоистребители выбивали свои цели, а пехота сражалась с «черными братьями». Когда Таланов понял, что перед ними не просто «ягеры», а панцерпионеры, стало уже поздно печалиться и о чем‑то сожалеть. Тем более, что он и не надеялся выйти из схватки живым.

Майор стрелял, менял позиции, снова стрелял – экономно, расчетливо, пользуясь тем, что скафандр неуязвим для лёгкого стрелкового оружия и большинства осколков. Он укрывался от крупнокалиберных пулеметов, старался не тратить боеприпасы, всаживая короткие очереди в уязвимые места бронетранспортёров. Кожух с охлаждающей жидкостью, закрывающий ствол, курился паром, как маленький вулкан, но чутье опытного солдата пока не ощущало признаков перегрева пулемета. Маленькая пушка работала как хронометр – идеально четко.

На глазах Таланова ближайший танк вильнул и, резко сменив направление движения, подмял под себя «механика», который не успел вовремя отодвинуться. Гусеницы рвали броню, высекая длинные метёлки искр, стальные манипуляторы раздавленного «шагохода» выкрутило в конвульсивном рывке. Таланов выстрелил прямо в «лоб» танку, надеясь хотя бы повредить приборы управления, отгоняя мысль, что сейчас придет и его очередь. Но откуда‑то сбоку, мелькнул огненный хвост – то ли от безоткатки, то ли ракета «Дракона». Бронепрожигающий меч вонзился меж катков, обездвижив стального монстра, но оставив ему возможность продолжать стрельбу. Танковая пушка выплюнула порцию пламени и плотного белесого дыма. Если бы не защита скафандра и отключенные микрофоны, майор – самое меньшее — сразу же оглох бы. Но даже в «шагоходе» грохот отдался, как в огромном колоколе, заставив завибрировать каждую клеточку тела.

Таланов стиснул зубы и шагнул навстречу танку, поднимая пулемет. Одновременно, краем глаза, он отметил, что вражеская пехота покидает транспортеры, быстро выстраиваясь в цепи. Это было прекрасно! Пионеры решили, что прорыв с наскока не пройдет и решили организовать более «правильный» бой. Значит, они потеряют ещё немного времени — немного, но все же сколько‑то минут.