Тот рассмеялся:

— Ладно вам, юноша! Когда я впервые вышел танцевать с девушкой, мне тоже так казалось. Я вставал на дыбы и ржал, словно какой-нибудь молодой жеребец. Но вы, юноша, полюбуйтесь, вы только полюбуйтесь на эту раскрасавицу мисс Ви…

Но тут старикан заметил рядом с Джемом костыли и громко откашлялся.

— А может, вы и правы, юноша. Пожалуй, что и вправду вы еще слишком юны для танцулек. Не сердце главное, не плоть — так говорят в Мидлексионе, только вот беда, я в этой провинции не бывал. Что я теперь — старая развалина, весь в заплатках да припарках. Берегите вашу невинность, а не то закончите жизнь свою, как я — в страданиях, угрызениях совести и неприличных болячках.

Господин вежливо поклонился и ретировался.

— О! Капеллан!

Знакомый голос.

— О, что вы со мной сделали! Я больше не в силах танцевать!

Танец завершился. Джем захлопал в ладоши, вторя остальным гостям, и перевел взгляд с уходящего господина на внушительную фигуру тетушки Умбекки. Умбекка, опершись на руку капеллана, стояла, тяжело дыша, всего в нескольких шагах от племянника, но не замечала его в углу, тем более что Джема то и дело заслонял то чей-то мундир, то платье какой-то дамы.

Оркестр заиграл голлукскую джигу.

— Капеллан, откройте тайну, — а когда же появится наш хозяин?

— Появится? Вы говорите так, словно он прячется! Он всенепременно появится и даже собирается произнести небольшую приветственную речь.

Другой голос:

— Госпожа Ренч!

Джем сразу узнал, кто это. Голос звучал подобострастно.

— Позволено ли мне будет заметить, любезная госпожа, что мы с женой всегда вами восторгались, но сегодня вечером вы — выше всех похвал. Осмелюсь заявить, что вы — королева бала!

— Капеллан, вы знакомы с досточтимым Воксвеллом?

— Знаком. — Капеллан отрывисто кивнул. — Но состязаться с подобной галантностью не осмеливаюсь. Надеюсь, вы извините меня, сударыня?

Джем гадал — не то ему показалось, не то действительно вежливый голос капеллана вдруг зазвучал с холодком? Взглянув из-за пышных оборок бального платья какой-то дамы, юноша увидел, что капеллан, щеголяя безупречной осанкой, удаляется, а его место рядом с Умбеккой занял горбатый лекарь, наряженный в новый синий костюм, сидящий на нем, мягко говоря, плоховато.

— Порой те, что недостаточно крепки сердцем своим, могут позволить себе некоторые… отступления, которые могут оттолкнуть их назад. О, как это глупо с их стороны! Ведь для тех, кто отдал сердца свои богу Агонису, сомнений в выборе пути быть не может. И тогда они скользят и скользят вниз по наклонной плоскости, их несет, словно щепки в сточную канаву. Мне совестно было бы наблюдать, если бы что-то подобное произошло с вами, моя… моя дорогая.

Умбекка молчала, и Джем, заинтересованный этой беседой, решил, что досточтимый Воксвелл не иначе как обидел его тетку. Наверное, она сейчас уйдет. Или ответит лекарю оскорбленно.

Ничего подобного тетка не сделала.

Заговорила она спокойно и непринужденно.

— Да, досточтимый, — сказала она. — У меня были кое-какие сомнения.

— Я так и знал!

— Нет. Я сомневалась не в справедливости наших с вами намерений. Они были добрыми. Они были достойными всяческого почитания. Я засомневалась в самом нашем деянии. В том, что нам почти удалось совершить. Что-то в моем сердце взбунтовалось против этого, досточтимый. Я долго и упорно размышляла о случившемся и вынуждена заявить вам, что если бы мальчик каким-то образом не освободился сам от пут, я бы освободила его сама. О досточтимый! Освобождение мальчика стало волей господа нашего Агониса. Бог осудил нас и освободил Джема. Наш план был глуп, неужели вы не понимаете этого? Он был дерзок. Он был суеверен. Он был… досточтимый… он был провинциален!

Джем вдруг понял, что до сегодняшнего вечера никогда не видел досточтимого Воксвелла одетым иначе как в черные одежды агониста. Зря он пытался нарядиться, как подобает светскому господину. Жилет, расшитый золотым галуном! Бутоньерка в петлице! Особенно же не удалась шелковая лента через плечо. Досточтимый Воксвелл её непрестанно теребил, дергал, тянул. Ему, видимо, казалось, что лента то давит, то висит, и он никак не мог её приладить как следует. Новый белый парик лекарю был явно великоват и все время сползал набок.

— Вы нас давненько не навещали, любезная госпожа, — щебетал меж тем досточтимый Воксвелл, — и должен признаться, это меня беспокоит. Я спрашиваю себя: может быть, что-нибудь случилось? И я спрашиваю себя: может быть, что-то не так? И еще я спрашиваю себя: так же ли вы тверды в вере своей, как прежде?

— В вере? — холодно переспросила Умбекка. — Досточтимый, вы же видите меня в храме каждый Канун, или нет? Просто поразительно, откуда у вас вообще какие-то сомнения на этот счет.

Хирург особенно нервно рванул ленту на груди.

— Служба в храме, любезная госпожа моя, вещь, безусловно, хорошая, но не сомневаюсь, вы понимаете — понимаете сердцем, что служба может превратиться в форму, утратив содержание. Всякая видимость, она видимость и есть — уверен, вам это ведомо. Внешняя показуха — она только внешняя показуха, и более ничего.

— Досточтимый, но что вы предлагаете?

Лекарь приблизился к Умбекке вплотную. Джем прислушивался изо всех сил. Уж не звучал ли упрек в хнычущем, гнусавом голосе Воксвелла?

Мимо проскользнул дворецкий в великолепном фраке с подносом, на котором искрились напитками бокалы. Голлукская джига закончилась. Гости весело захлопали в ладоши.

— О, я все вижу! Теперь я все вижу яснее ясного! — с горечью проговорил лекарь. Его унылая физиономия побагровела. — А вижу я, что среди нас появился некто, кто продал истинную веру за мыльные пузыри мирских утех!

Лекарь отступил назад, дернул ленту на груди, она порвалась и осталась у него в руке.

Но в этот миг Джем уже не смотрел на Воксвелла. И даже не слушал, о чем они говорят с его теткой. Пусть у него звенело в ушах, пусть кружилась голова, но он начал что-то вспоминать. Воспоминания бились у него в мозгу, налетали друг на друга.

Он вспомнил!

Он схватил костыли, встал. Вдруг ему показалось, что оркестр играет слишком громко и в зале нестерпимо душно.

Ему ужасно захотелось уйти. Нет, не уйти — бежать отсюда.

Умбекка закрыла глаза. Какое счастье — лекарь оставил её в покое. Но где же капеллан? Он ведь был рядом с ней весь вечер. Если он не танцевал какой-то танец с ней лично, он передавал ее, что называется, с рук на руки какому-нибудь молодому красивому офицеру, чьи имена появлялись, словно по волшебству, в бальной карточке Умбекки. Умбекка растерянно оглядывалась, неожиданно почувствовав, что ей жарко и душно. Она вдруг увидела, как великолепно одеты дамы, какие у них гладкие, тонкие, поистине лебединые шеи. Какие тонкие талии — вот уж действительно, как у песочных часов. Впервые за вечер Умбекка осталась совсем одна.