Он забывал, что уже пересказывал мне этот сон, о котором я никому не говорила, но, похоже, в последнюю неделю кошмар оставил его. И пока он читал дневник, я бросала в его сторону пытливые взгляды, боясь, что прежние страхи снова начнут изводить его, но не заметила никаких тревожных признаков. Прочитав несколько страниц, он погружался в забытье, словно смотрел какой-то собственный фильм и сравнивал его содержание с содержанием прочитанного. Иной раз он покачивал головой, как если бы не соглашался с чем-то, но чаще всего он отвечал женщине, которую любил, словно ее слова долетали до него издалека, из воображаемого мира. Как-то он заметил:

– Да, старая миссис де Уинтер была именно такой, но моя бабушка считала, что она больше рычит, чем кусает. А вот няня Тилли называла ее Мегерой. Тилли приехала из Лондона и ухаживала за мной после смерти отца. Странно, почему все это вдруг вспомнилось мне.

А на какой-то из страниц отец вдруг всплакнул, не объяснив почему, но вскоре снова взбодрился.

– Я всегда думал, что она девочка-бабочка, – проговорил он. – Я с самого детства помнил Изольду. И рад, что Ребекка взяла с собой синюю луговую бабочку и даже хранила какое-то время.

Ни особенно сильных переживаний, ни гнева – я была поражена. Многие высказывания Ребекки шли вразрез с тем, что рассказывал отец. У нее не хватило ни терпения, ни желания больше строк уделить ему, но его это не задело. А в тот вечер, сидя и глядя на море, он наконец-то заговорил и даже спросил, какое впечатление произвели на меня эти записи.

– Бедный ребенок, – продолжил отец. – В такое же время года она приходила сюда пить чай. Элинор отвела меня в сторону и попросила не спрашивать у девочки про ее мать. Какой ершистой она мне показалась. И она стала отважной женщиной. Мало кто из женщин справился бы с Мэндерли, он бы отверг многих, но Ребекка покорила его. В детстве я ненавидел его. И ненавидел Лайонела. До меня доходили слухи о его связи с Изольдой, и одно время я боялся, что…

– Что?..

– Нет, ничего, – помедлил он и отвернулся. – Я помнил, как он умирал и как он выглядел перед смертью. Я был свидетелем, когда подписывали завещание. Мне нечем гордиться, но теперь уже ничего не изменишь. – Он вздохнул и похлопал меня по руке.

Через какое-то время отец заговорил вновь, мысленно следуя по дорожке, что уводила в прошлое. Иногда эта дорожка пересекалась с тем, что описывала Ребекка, проявляя неточности. И даже по ходу его рассказа события начинали меняться, обнаруживая, что каждое из них имеет несколько граней, которые придают новые оттенки повествованию.

– Не думаю, что Ребекка говорила это, папа, – мягко проговорила я в ответ на один из его рассказов. Он улыбнулся и покачал головой.

– Неужели? – спокойно переспросил он. – Ну да, я начинаю заговариваться. Впрочем, все это не имеет значения. И мне было приятно слышать ее голос после стольких лет молчания. Но зачем мне все это сейчас? Все давно прошло и ушло. Я стар, к чему тревожиться о том, что случилось много лет тому назад. Лучше мне задуматься о том, что происходит сейчас. Какие у тебя планы, Элли?

Для отца все отдалилось, а для меня – приблизилось. Мы поужинали – по новому распорядку довольно рано, а потом я оставила отца играть в карты с Розой. Поднявшись наверх, я переоделась в новое платье, отбросив в сторону сомнения, села в машину и поехала к Тому.

Он предлагал съездить в церковь Мэндерли и пройтись к реке. И пока мы с ним гуляли, он рассказал несколько чрезвычайно важных моментов, которые имели отношение к его поездке в Гринвейз.

– Девлин – отец Ребекки – никогда бы не пошел на самоубийство, Элли, – сказал Том, не глядя в мою сторону.

Мы шли рядом мимо заросших травой холмиков кладбища к негромко шумевшей внизу реке.

Наступило время отлива, и речка превратилась в тоненький ручеек, птицы выискивали в иле корм. Мой отец мог бы назвать их всех, но я не знала и половины. Когда мы подошли ближе, стайка вспорхнула, закружилась на месте, переливаясь в солнечных лучах серебристо-черным цветом. Не сговариваясь, мы присели на берегу, поросшем лютиками, и я, сорвав длинный стебелек травы, принялась закручивать его вокруг пальца, как обручальное кольцо. После паузы Том продолжил:

– И к тому же я проверил его свидетельство о смерти. Версия Ребекки отличается от той, что я услышал от Джека Фейвела, вот почему я счел нужным уточнить детали. Теперь у меня нет сомнений.

Какой же он дотошный и основательный. Том не просто проверял, он перепроверял по два-три раза каждый факт. По документам и по свидетельствам очевидцев. Он просмотрел не только свидетельство о смерти Девлина, но и прочитал некрологи в местных газетах, записи следователя, послал письмо семейству, которое купило Гринвейз после смерти Джека. Эта семейная пара уже была в преклонном возрасте, но все еще жила там. Том обошел фермы и конюшни, поговорил с людьми, которые помнили, когда умер Девлин, он побывал на могиле, где бок о бок похоронены Джек Девлин и Изольда-Изабель.

– Памятник из черного мрамора? – спросила я. С его точки зрения, праздный вопрос, но мне он почему-то представлялся необыкновенно важным: подтвердится ли упоминание Ребекки или нет. С другой стороны, при педантичности Тома эта деталь тоже должна была иметь значение.

– Памятник? Да. Черный мрамор с золотыми буквами. Вполне во вкусе Девлина. – Он нахмурился. – Ты слушала, что я рассказывал, Элли?

– А какое имя на нем выбито? Изабель или Изольда?

– Изабель. Элли, я знаю, это огорчит тебя, потому что ты придаешь слишком много значения написанному Ребеккой. Но я все перепроверил. Для меня это так много значит, что я не хотел оставить ни одного белого пятна.

– Расскажи еще раз, – попросила я, хотя помнила каждое его слово. И опять принялась обворачивать палец травинкой. Мне нужно было выиграть время, чтобы обдумать все и взвесить.

И Том повторил все с самого начала. Действительно, ошибки быть не могло. Джек Девлин погряз в долгах и находился на грани разорения и банкротства. Он умер в день рождения Ребекки, когда ей исполнилось двадцать один год. Все это верно. Но он не повесился, а погиб в результате несчастного случая. Выехал покататься на лошади ранним утром в сопровождении Ребекки и парнишки-конюха. Когда они проехали примерно милю, лошадь Девлина вдруг понесла.

Погода была ясной, но земля после мороза – скользкой. Не самое лучшее время для прогулки верхом. И лошадь сбросила Девлина на обледеневшую землю. Он сломал шею. И два других седока ничем не могли ему помочь. Когда они подъехали, он уже был мертв. Ребекка так была потрясена, что ее избавили от допросов, но конюх – Ричард Слейд – дал показания. У следователя не было сомнений, как и у присяжных, – все сошлись на том, что смерть произошла в результате несчастного случая.

– Ричард Слейд, – продолжал Том, – парнишка из местных, двадцати лет от роду, проработал у Девлина уже четыре года и был на хорошем счету. Непонятно, почему он вдруг явился в суд снова, чтобы объявить себя виновным в несчастном случае. Потом он запил. Его приняли на работу новые владельцы Гринвейза, но он занимался делами спустя рукава. Не прошло и года, как его уволили, а в канун смерти Девлина он повесился в конюшне на балке.